Хейсар

…Тиль, явившуюся минут через десять после ухода лед и Этерии, не пустили даже на порог — услышав ее голос, Мэй мотнула головой, и я, поняв, что расплетать косы она не собирается, изъявил ее волю прямо через дверь.

Хейсарка фыркнула и ушла. Пробормотав что‑то про «свободу воли» и «незабываемый аромат лошадиного пота».

Моя гард’эйт втянула носом воздух и ненадолго оттаяла:

— Кром, мне надо выкупаться…

Я кивнул, потом сообразил, что она меня не видит, и подошел к двери.

— Сам — не ходи… — глухо буркнула она. — Пошли какого‑нибудь слугу… Или Итлара…

Послал. Потом сдвинул к стене стол, лавку, вытащил из переметной сумки ночную рубашку и полотенце, аккуратно положил их на столешницу и поинтересовался:

— Можно, пока ты будешь мыться, я постою в коридоре?

Мэй закусила губу, и я увидел, как по ее подбородку покатилась капелька крови!

Шагнул к ней и чуть не оглох от рева, раздавшегося из‑за входной двери:

— Бочка — а-а для — а-а амавений! Вна — а-асить?!

Остановился. Открыл дверь. Дождался, пока водонос втащит в комнату бочку. Кинул ему копье и остался на месте, сообразив, что Мэй требуется не сочувствие, а поддержка.

Так, в общем‑то, и оказалось — к моменту, когда бочка оказалась полна, баронесса д’Атерн справилась со своей слабостью, спокойно встала с ложа и взглядом попросила меня отвернуться.

Я повиновался. И стоял лицом к стене, пока не услышал плеск воды и тихую просьбу:

— Сядь рядом…

Повернулся. Глядя себе под ноги, дошел до бочки, сел к ней спиной и вздрогнул, услышав тихий шепот:

— Прости меня, пожалуйста…

Зажмурился. Заставил себя кивнуть. А через Вечность добавил:

— Я тебя ни в чем не виню…

Она промолчала. А через мгновение равнодушно поинтересовалась:

— Ты не поможешь мне помыть волосы?

…Легли порознь: она — на кровати, я — на лавке, приставленной к двери. И уставились в потолок. О чем думала она, я не знаю. Но исходящую от нее боль я чувствовал чуть ли не сильнее, чем свою.

Пока из таверны доносился гомон подвыпивших постояльцев, время еще как‑то двигалось. А когда угомонились даже повара, оно окончательно остановилось. И я начал сходить с ума.

Сначала обострился слух — я начал слышать не только дыхание Мэй и шелест простыней и одеяла в те редкие моменты, когда она шевелилась, но и стук ее сердца. Через какое‑то время появились запахи — аромат мыльного корня, чистых волос и кожи. Причем так остро, как будто я лежал рядом с ней. А следом за запахами — образы: волосы, разметавшиеся по подушке, бледное заплаканное личико, темное пятнышко на прокушенной губе, вздрагивающий подбородок, тоненькая шейка и руки, безвольно лежащие поверх одеяла.

Я слышал, чувствовал, видел ее. И совершенно точно знал, что она точно так же слышит, чувствует и видит меня.

Сколько времени мы провели, утопая друг у друга в душе, — я не знаю. Зато помню, что боль, став совершенно невыносимой, сменилась отчаянием. Отчаяние, постепенно достигнув какого‑то предела, — мрачной решимостью. А решимость… решимость ударила в сердце вспышкой боли.

Самой настоящей, заставляющей неметь левую руку и отдающейся в мизинец.

Я сжал зубы и остался лежать. А Мэй встала.

Встала, постояла и пошла ко мне. Обуреваемая чем‑то непонятным.

Когда я приподнялся на локте и посмотрел на нее — не помню. Помню только ее взгляд, отблески мерной свечи на заплаканных щеках и улыбку.

Не добрую, не нежную, не злую — сумасшедшую!

И рождающийся в моей душе страх…

…Когда она склонилась надо мной и потянулась к моим волосам, я зажмурился, затаил дыхание и на миг вывалился из реальности. Поэтому, услышав шелест стали, не сразу понял, что это — мой собственный кинжал, который я положил в изголовье вместо отданного Латирдану посоха.

А когда понял, то рванулся к Мэй. Изо всех сил. И вцепился в ее запястье за мгновение до того, как она ударила себя под левую грудь…

— Вот и все… — выпустив из пальцев клинок, устало выдохнула она. — Ты меня спас. Значит, сделал последний Шаг и должен уйти…

— Что?

— Я уйду с тобой…

Глава 12 — Бельвард из Увераша

Первый день третьей десятины первого травника.

…Глава Ирригардского братства Пепла усиленно строил из себя короля — восседал на кресле, явно скопированном с малого трона Латирданов, демонстративно поглаживал рукоять короны[79] и смотрел не на Бельварда, а сквозь него. Увы, ни все вышеперечисленное, ни одежда, явно сшитая на заказ у лучших портных Аверона, ни дорогие перстни, унизывающие пальцы, не давали самого главного — врожденной уверенности в себе: Сулхар по прозвищу Белый держал голову как черный, спину — как черный и даже кивал как черный.

Хотя нет, не кивал — таращился в противоположную стену и шевелил губами. Так, словно говорил сам с собой.

Минуту. Две. Пять. Десять. Потом начал кусать ус, не замечая, что в глазах Бельварда разгораются икорки гнева.

Минут через пятнадцать смотреть на бесстрастное лицо Серого порядком надоело, и юноша, сжав кулаки, повторил свое предложение:

— Мне нужны две твои лучшие пятерки. Если они сделают дело, ты получишь две сотни золотых…