Хэллоуин

Уцелевшие дети Вяльняса продолжали драться с остатками отряда во главе с Давыдовым. Рука подполковника ныла от тяжести сабли, кровь из рассеченного лба заливала глаза, боль в рваных ранах расцветала и поглощала рассудок, отнимая последние силы. Удар. Еще удар. Еще. Лишь крики, рев, вой да кровь – и ничего больше, нигде и никогда. Все слилось в кровавый калейдоскоп. Вот он снес очередной твари голову мощным сабельным ударом и услышал жуткий рев другой, где-то справа… В этом реве ему почудилось что-то еще, кроме ярости… Что-то вроде ужасного горя и грусти… Он видел, как чудовище буквально разорвало человека, бросившегося на него со штыком наперевес: удар лапы почти переломил беднягу пополам. Между ними не осталось никого… Кажется, кроме них, больше вообще никого не осталось… Рука с саблей совсем онемела: потеряв много крови, Давыдов был не в силах защищаться. В глазах темнело, и он надеялся, что, когда волколак разорвет его, забытье придет прежде, чем боль. Вот чудище подняло лапу… Сейчас все кончится… «Господь, прими мою душу в Царствие Твое». Прежде чем забыться, подполковнику показалось, что он видел, как по лапе ударил саблей какой-то человек… Кажется, Прохор… А еще ему показалось, что над замком, в черноте ночи, начала разливаться алая заря. Ее цвет был столь пьянящим, столь живым… Но тьма была сильнее и, наконец, одолела его: Денис Давыдов без чувств рухнул на усеянную трупами, политую кровью землю.

Денис Васильевич и не заметил, как чаша с пуншем опустела, и слуга отправился за следующей. Настя и ее родичи притихли; в их глазах блестело пламя свечей.

– Что же случилось дальше? – спросила Настя. – Как вам и вашим товарищам удалось спастись?

– Боюсь, это удалось лишь мне, – горько улыбнувшись, ответил генерал. – Когда я очнулся, руины заливали рассветные лучи, тварей и след простыл, а растерзанное, бренное тело Прохора остывало среди множества других, людских и бесовских. До сих пор не знаю, как мне удалось подняться и побрести прочь оттуда, в сторону лагеря Витгенштейна. Должно быть, Господь хранил мою душу, раз я пережил ту жуткую ночь. Помню лишь, как брел по лесу и, завидев впереди кавалерийский разъезд, прохрипел что-то, дабы привлечь их внимание, даже не зная, друзья передо мной иль враги. Даже французский плен был участью лучшей, чем еще одна ночь в этих лесах… И когда в глазах моих вновь потемнело, и я, обессиленный, опять провалился в забытье, меня поглотил жуткий, холодный ужас: вдруг эта тьма – не долгожданное забвение? Что, если это сумерки?

Помолчав, генерал добавил:

– А потом я проснулся в расположении наших войск. Несколько дней ушло на то, чтобы прийти в себя. Я принял решение не рассказывать никому правды о случившемся, дабы не прослыть сумасбродом, и назвал причиной гибели моего отряда внезапную атаку французской конницы. С тех самых пор я никогда и никому не рассказывал эту историю и вам поведал ее впервые.

Оторвав взгляд от созерцания пустой пуншевой чаши, Денис Васильевич взглянул в блестящие глаза хозяев.

– Да только вам все это и так было известно, верно? Кроме, быть может, финала.

Отец семейства улыбнулся – или, скорее, оскалился.

– Да уж… Эту страницу для нас приоткрыли вы… Хотя вы ошибаетесь, если думаете, что ваше спасение в ту ночь ставит точку в этой истории.

Матушка тоже оскалилась; на лицах Настиных родичей, вмиг лишившихся аристократичной сдержанности и стремительно превращавшихся в звериные морды, расцвело ликование. Они смотрели на жертву, угодившую в ловушку, ожидая, когда на ее лице сменят друг друга удивление, отчаяние и жуткий, липкий предсмертный ужас.

Но на лице генерала они увидели лишь улыбку.

– Вы правы. Но теперь я точно довершу начатое.

И прежде, чем окончательно превратившиеся в чудовищ хозяева сообразили, что к чему, Денис Васильевич резким ударом колена опрокинул стол. Посуда со звоном посыпалась на взревевших от неожиданности волколаков. Они были в замешательстве лишь мгновение и, когда оно миновало, уже вновь готовы были броситься на дерзкого старого вояку и растерзать его в клочья.

Но мгновения Давыдову оказалось достаточно.

Вскочив, генерал сбросил сюртук. Под ним он оказался перепоясан саблей; в руках блеснули выхваченные из карманов крошечные «шкатулочные» пистолеты. Твари бросились вперед, ревя и царапая когтями перевернутый стол, готовые впиться в плоть ненавистного убийцы их соплеменников… Одна из них задела и с грохотом опрокинула древние доспехи… Жалкие пистолетики не страшили, а лишь смешили их: даже выстрелы оружия покрупнее могли лишь немного задержать их, а подобные хлопушки вообще подобны комариному жалу…

Вскинув пистолеты, Давыдов выстрелил. На долю секунды существа, еще недавно имевшие людской облик, будто и правда не заметили уколов крохотных пуль. Однако, когда генерал уже мог чувствовать жуткую вонь из их оскаленных пастей, эффект, описанный в старинных легендах, наконец, проявил себя.

Рухнув как подкошенные, твари начали беспомощно извиваться, стремительно возвращаясь к человеческому облику.