Хельмова дюжина красавиц. Ведьмаки и колдовки

 И время луны иссякло. Сама она, белая, блеклая, еще виднеется, висит бельмом в мутном глазу неба… но пора…

 Страх колет: сумеет ли Лихо вернуться?

 Не тогда, когда она смотрит.

 Она стоит, глядя на стену, покрывшуюся узором трещин, выискивает в них знаки судьбы, пытается прочесть свое будущее, несомненно, счастливое.

 Как иначе?

 Никак.

 — Ева? — этот голос заставляет сердце нестись вскачь. — Ты…

 — Я…

 Он почему-то мокрый весь.

 И голый.

 И Аленка отворачивается, только острые уши краснеют. Себастьян же, смерив брата взглядом, говорит:

 — Уж извини… я и сам почти… но могу подъюбником поделиться.

 — Делись, — Лихо на предложение столь щедрое соглашается. — Ева, ты…

 — Со мной все хорошо…

 Мокрый и горячий… волосы растрепались, рассыпались по плечам, на которых блестят капли пота. И дышит тяжело, с перерывом. Сердце же бьется быстро-быстро.

 — С нами все хорошо… будет.

 Она обнимает его, неловко, но… как умеет, и плевать, что смотрят.

 — Конечно, — дрогнувшим голосом отвечает Лихо. — С нами все будет хорошо…

 …знал?

 Понимал. Он, и Себастьян, который отвернулся, кулаки стиснув… и Аврелий Яковлевич… и наверное тот, другой, неприметный ведьмак, устроившийся у черного камня. Он сидел, скрестив ноги, сгорбившись, и глядел на людей искоса, точно не ждал от них не то, что благодарности, но и вовсе ничего хорошего. Когда и откуда появилась королевская гвардия, Евдокия так и не поняла.

 — Ева, мне пора, — сказал Лихо и, наклонившись, поцеловал в макушку. — Мне придется… исчезнуть… ненадолго.

 — Куда?

 — Бес за тобой присмотрит, только… — Лихо наклонился к самому уху. — Если начнет приставать, то ты его канделябром… он очень впечатлился…

 — Да?

 — Да…

 Наверное, следовало вцепиться в него и не отпускать.

 Плевать на гвардию, и на генерал-губернатора, ныне облачившегося в цивильный костюм, который смотрелся на нем нелепо. Плевать на то, что существуют правила и протоколы. Плевать на медикуса с его каплями, и на ведьмака, который точно знал, что Лихо не опасен, но ничего не сказал.

 Промолчал и королевич.

 И ненаследный князь.

 И сама Евдокия… она ведь и вправду думала, что это ненадолго. Разберутся и отпустят. За что его задерживать? Он же ничего не сделал. Он же не виноват в том, что его навий волк подрал… а потом колдовка… колдовка заставила его обернуться, но не смогла превратить в чудовище.

 …день второй.

 И апартаменты, которые им с Аленкой выделили на двоих. Комната небольшая, верно, и в Гданьской резиденции гостей больше, нежели покоев. Окно. Решетка. Цветник, на который Евдокия смотреть не желает, но смотрит, поскольку больше не на что.

 Стены.

 Обои. Старые часы с боем, которые спешат и оттого бить начинают первыми, а следом отзываются иные, коих во дворце множество. И Евдокия отмечает, что прошел еще один час.

 Следователь. Не Себастьян, которого она не отказалась бы увидеть, но незнакомый господин в мышастом костюме. Он задает вопросы, один за другим, заставляя вспоминать все прошедшие дни. А на собственный, Евдокиин вопрос, отвечает:

 — Разберемся.

 Кто и когда станет разбираться, он не уточняет.

 — Не переживай, — Аленка настроена оптимистично.

 Она забирается в постель с ногами, с книгой и пирожными, благо, в королевском дворце диет не блюдут и умеренностью не страдают.

 — Отпустят его, — она ест пирожные и пальцы облизывает. — Хочешь?

 Евдокия принимает. Она и вправду думает, что отпустят и ждет. Прислушивается. Стоит услышать шаги за дверью, вздрагивает и принимается одежду оправлять, потому что…

 …просто надо чем-то занять себя.

 Но часы отсчитывают время, а Лихо не возвращается…

 …день третий.

 И Себастьян. Короткий разговор, от которого остается горькое понимание — не все так просто… Аврелий Яковлевич на их стороне… королевич… и это много?

 Или недостаточно?

 — Он мой брат, — Себастьян говорит это тихо. — Но он волкодлак. Этого не изменить. А волкодлаков, сама понимаешь…

 …боятся.

 …и одного полнолуния, которое Лихо пережил, недостаточно, чтобы доказать — безопасен.

 — Но все равно, — ненаследный князь сжимает кулаки. — Он мой брат и… я его не брошу.

 Как ни странно, становится легче.

 Настолько легче, что у Евдокии получается заснуть, ненадолго, и просыпается она больной, разбитой. Аленка сидит рядом, гладит руки.

 — Как ты думаешь, — она смотрит с жалостью, от которой хочется выть. — Папа слышал?

 — Должен был.

 Евдокия не знала, что написали в газетах, наверняка, официальная версия от реальной весьма отличалась, но… что-то да должны были написать.

 А Лютик понял бы и…

 — Тогда папа скоро появится, — уверенно заявила Аленка, подсовывая пирожное со свежей малиной. — Скушай. Ты совсем ничего не ешь…

 — Худею, — Евдокия пироженку взяла.

 — Худей, — согласилась сестра, — но другим разом. И вообще, тощая невеста — это позор семьи…

 — Почему?!

 — Потому, что нормальная мать просто-таки обязана откормить любимую дщерь пудов до семи-восьми… можно, девяти.

 — До девяти не надо…

 — Тогда не будем, — Аленка забралась под одеяло и, обняв Евдокию, уперлась подбородком в плечо. — Ты только не плачь, ладно?

 — Не буду.

 …день четвертый.