Хельмова дюжина красавиц. Ведьмаки и колдовки

 — Я… — голос отца дрожал. — Я думаю… мне кажется… конечно, Лихослав мой сын… любимый сын… и сердце мое разрывается от боли… князья Вевельские издревле служили королевству верой и правдой… кровь лили…

 …верно, лили, что на границе, подпаивая дурную муть Серых земель, что в светлом Познаньске… и клятва кровная, данная добровольно, ныне мнится едва ли не ошейником.

 Не позволит нарушить прямой приказ.

 Если вдруг…

 Себастьян сунул пальцы под воротничок рубашки, который вдруг стал тесен.

 — Но любовь к детям…

 …можно подумать, он когда-нибудь кого-то любил, помимо себя самого…

 — …не должна затмевать разума. А разум говорит, что волкодлак — это уже не человек… и сын мой, сколь ни прискорбно это осознавать, погиб много ранее, на Серых землях…

 Тадеуш Вевельский вздохнул и поджал губы, сия гримаса, должно быть, знаменовала скорбь, которую испытывал князь, однако сочувствовать ему не спешили.

 — То же существо, которое вернулось, опасно… и если бы я знал… собственной рукой…

 — Вам предоставить такую возможность? — поинтересовался король и, не дожидаясь ответа, махнул рукой. — С вами все понятно. Аврелий Яковлевич…

 Ведьмак поднялся и, поклонившись Его Величеству, повернулся к Совету.

 — Лихослав Вевельский опасности не представляет.

 — Простите, — тонкий голос князя Ястрежемского звенел от возмущения. — С каких это пор волкодлаки не представляют опасности?

 — С тех самых, с которых я готов за него поручиться.

 — Головой?

 — А хоть бы и головой, княже, — Аврелий Яковлевич перевел взгляд на короля. — Довольно ли будет моего поручительства?

 — Как по мне…

 — Совет против! — взвизгнул Воршиц. — Совет вынужден обратиться в Верховный суд, ибо права народа и Закон в подобном случае будут попраны…

 …Себастьяну мрачно подумалось, что в чем-то Миндовг был прав. Уж ему-то Совет возражать не осмелился бы… верно, Его Величеству в голову пришли сходные мысли, поскольку на лице мелькнуло выражение досады, глухого раздражения…

 — Я понял. И что вы предлагаете?

 — Мы… — Воршиц обернулся в поисках поддержки. — Мы не требуем смерти княжича, но настаиваем на его изоляции… скажем, в монастыре…

 Советники закивали.

 И отец приложил платочек к глазам: дескать, его тоже монастырь устроит.

 Бескровно. Милосердно даже. И ручаться ни за кого не надо.

 — Монастырь… — протянули Его Величество, которому совершенно не хотелось настраивать против себя совет по поводу столь незначительному.

 — К примеру, Вотановой благодати…

 Аврелий Яковлевич стукнул кулаком по столу.

 — Сами бы вы и отправлялись к… вотановой благодати, княже. А я скажу так. Зверя и стены не удержат, человек же в стенах озвереет…

 — Ваше красноречие, Аврелий Яковлевич, всегда нас умиляло…

 — …а вторую ипостась княжича, ежели она вас так волнует, я запру.

 — Это недопустимо!

 — Недопустимо, — Себастьян чувствовал, что еще немного и сорвется. — Казнить человека за то, чего он не делал…

 — Но вероятно, сделает, если мы позволим… мы обязаны принять превентивные меры…

 — Мы и примем, — ответил Аврелий Яковлевич басом, который на миг перекрыл возмущенный гул. — Сказал же, запру…

 — Волшба, конечно, дело хорошее, — старик Радомил поднялся с места, опираясь на плечи сыновей.

 Сколько ему?

 Вторую сотню разменял и протянет еще десятка два, а то и три… на упыря похож. Голова крупная, лысая, бугристая, кожей обтянута смуглой, словно вылеплена из глины. И лепили-то наспех, оттого и выпуклым вышел лоб, а затылок — плоским, будто бы придавленным.

 Подбородок острый.

 Нос кривой, свернутый набок. Щеку шрам перечеркивает. И глаз старый Радомил потерял еще на той, прошлой войне с Хольмом.

 Крепкий.

 И чего думает — не понять, а ведь Радомилы уже лет двадцать как на Совете не объявлялись… с чего вдруг такие перемены?

 — Но следует помнить, что на одну волшбу другая найдется, а к любому замку — и ключ… — Радомил глядел на Себастьяна и улыбался.

 Скалился.

 И вправду упырь. Зубы свои, но пожелтели от времени, искривились, а десны бледные, оттого и выглядит все жутко.

 — Важно знать, способен ли Лихослав Вевельский управиться с собственной натурой. Если так, то Радомилы не будут настаивать на монастыре…

 — Способен, — глядя в глаза Радомилу, ответил Себастьян.

 Повело.

 Потянуло. Едва не затянуло, словно бы в омут. И старый только усмехнулся кривовато.

 — Готов поручиться за брата?

 — Да.

 — Чем?

 — Словом. Кровью. Душой, — Себастьян говорил тихо, но был услышан. И Радомил кивнул.

 — Нам довольно…

 — А нам нет! — князь Ястрежемский был настроен весьма решительно. — Он тут словами бросается, а потом люди погибнут…

 — Этими словами, — Радомил не без труда опустился в кресло, — как вы изволили выразиться, вовсе не бросаются. Клятва на крови и душе — редкое явление… и сумеете ли вы сами принести ее, ручаясь за родича?

 Князь Ястрежемский смутился, после событий недавних, он и за себя ручаться опасался, а то мало ли… нет, придворные ведьмаки, к которым князь обратился с тайною, можно сказать интимнейшего свойства просьбой, заверили, что нет на нем приворота, проклятья и иных, косвенных свидетельств иного воздействия, но… как знать?

 — Потому и говорю, нам — достаточно…