Хельмова дюжина красавиц. Ведьмаки и колдовки

 — Я должен был убедиться, что мой внучок не способен стать во главе рода, — хитро усмехнувшись, ответил старик. — В нем есть сила, но нет ума… прискорбно. Ты — другое дело…

 — Я?

 Мазена коснулась ожерелья, и гневно полыхнули зеленью старые камни, словно ожили от этого прикосновения.

 — Ты, дорогая… если будешь осторожна. Главное, не спешить… выйдешь замуж… присмотришься к супругу… а там…

 — Отец…

 …не допустит и мысли о том, что Мазена…

 — Увы, ему не так долго осталось, — прадед поднялся и, вновь превратившись в дряхлого старика, заковылял к двери. — За свои ошибки нужно отвечать.

 У двери прадед остановился и, не оборачиваясь, сказал:

 — Корона может быть разной, Мазена. Но какой бы ни была, она опасное украшение. А потому, будь осторожна.

 — Спасибо, — Мазена закрыла глаза, а когда открыла, то вновь увидела призрак отца за плечами.

 — Что он тебе сказал?

 …то, что скоро его, вечной тени, довлеющей над жизнью Мазены, не станет.

 …он уже мертв?

 …или пока еще жив, если так, то ненадолго… и наверное, его можно попытаться спасти…

 — Ничего, папа, — улыбнулась Мазена, касаясь тяжелого обруча на голове. — Ничего важного…

Эпилог

Презентация сборника стихов молодого, но зело талантливого пиита, о виршах которого «Светская хроника», а за нею и «Литературная газета» отозвались в весьма восторженных выражениях, проходила в литературном салоне панны Велокопыльской, весьма известном в узких кругах.

 «Литературна Познанщина» в очередной раз разразилась гневной статьей, в которой обличала падение вкусов и попрание литературных ценностей… «Критик» высказывался осторожно, напирая на молодость пиита и нестандартный его подход…

 …находились те, кто, злословя, намекал, буде бы главный талант Аполлона в том, что оказался он на пути стареющей вдовы…

 …вдова выразительно слухи игнорировала…

 В общем-то, все было обыкновенно, буднично даже.

 Приглашение Евдокии прислали именное, на глянцевой плотной бумаге с золочеными виньетками и коровьей мордой с несоразмерно огромными рогами.

 …Евдокия не пошла бы…

 …но после отъезда матушки было… тоскливо. Нет, она, Евдокия, была счастлива в браке, пусть и не ощущала себя княжною, как не ощущала ее княжною все семейство Вевельских, с которым Евдокия решила отношения поддерживать на расстоянии… но этого счастья оказалось мало.

 — Я привыкну, — сказала она Лихославу на третий день.

 — Конечно, привыкнешь.

 Обнял.

 Понял. Он понимал с полуслова, а то и вовсе без слов. Вновь колючий, и значит, полнолуние близилось… а с ним появлялся и страх, который Лихо отчаянно запирал в себе. Только чаще касался серебряной полосы ошейника.

 — Я просто никогда не оставалась одна… мама была рядом… и Лютик… и Аленка…

 — А теперь я.

 — А теперь ты…

 — И они тоже, — Лихо потерся щекой о плечо. — Они ведь не исчезли, просто уехали…

 …просто…

 …почему тогда Евдокии страшно? Она ведь не ребенок, ей почти уже двадцать восемь, а чувствует себя… брошенной.

 Забытой.

 И хоть бросай, беги следом, но… как тогда Лихо?

 И дело?

 И вообще, не рады будут Евдокии в Пресветлом лесу, это она поняла еще когда с бабкой познакомилась. Смешно. Эльфийка, которая рядилась в белое, легкое, была совсем юной, Лютик и тот старше выглядел… правда, стоило в глаза заглянуть, и Евдокия поняла, что на самом деле вечная юность — иллюзия.

 — Жаль, что ты человек, — сказала она, и это была единственная фраза, которой Евдокию удостоили. Пресветлая Владычица словно забыла о том, что помимо блудного сына и его супруги, а также внучки, на которую она взирала с куда большим вниманием, в гостиной есть еще и Евдокия.

 — Извини ее, — Лютик сел рядом. — Она уже немолода. А с возрастом ни люди, ни деревья гибче не становятся…

 — И эльфы тоже?

 — Если подумать, то эльфы не так уж сильно отличаются от людей.

 Пресветлая владычица обернулась, и в глазах ее мелькнула… зависть?

 Тоска.

 И обреченность, которая заставила Евдокию позабыть об обиде.

 …еще бы найти способ от тоски отрешиться…

 — Мне тебя не мало. Но их не хватает, — она накрыла руки Лихо своими. — Я… я немного поплачу и успокоюсь.

 — Хорошо.

 Но плакать, когда он на ухо сопит было невозможно, поэтому Евдокия и приняла приглашение… все ж таки Аполлон, если разобраться, не чужой человек.

 …литературный салон панны Велокопыльской располагался в собственном ея особняке, двери которого по случаю мероприятия столь важного, были раскрыты для всех…

 У оных дверей собралось немало народу.

 Были здесь и репортеры, пришедшие не столько из любви к искусству, сколько за ради обещанного фуршету. Были панночки сурьезного облика, полагавшие себя близкими к кругам литературным, и иные, одетые весьма вызывающе. Были юноши, через одного — в кургузых коричневых пиджаках и рубашках из алого шелку. Некоторые, для полноты образа и близости к народу, которая явно входила в моду, обрядились в лапти. Один держал в руках хлыст, которым размахивал, отбивая себе ритм. При том юноша задрал голову так, что видна стала синюшная тощая шея, и срывающимся голосом читал, но не стихи.

 — Рассупонилось красное солнышко…