Хельмова дюжина красавиц

И сестра, которая перестала быть собой, превратившись в существо древнее, чуждое всего человеческого. И то существо никуда не исчезло, спряталась в Аленку, ждет своего часа.

Лютик кивнул, словно вновь заглянул в Евдокиины мысли:

— Сила без умения с нею совладать опасна. Аленка должна учиться.

— А я… что будет со мной?

— Ничего, — Лютик коснулся щеки. — Ты можешь отправиться с нами, если захочешь…

— И что я буду там делать? Унитазы эльфам продавать?

— Хотя бы и так. Кто сказал, что эльфам не нужны унитазы? Но если захочешь остаться здесь, то генеральную доверенность Модеста выправила. А оспорить ее теперь не посмеют.

— Почему?

Евдокия чувствовала себя… брошенной?

Они уедут.

Мама и Лютик… и Аленка тоже… в Пресветлый лес и надолго… она же останется, пусть по собственному решению, но все одно обидно.

— Потому что, — Лютик печально улыбнулся, — одно дело судиться с дочерью купчихи… и совсем другое — с внучкой Пресветлой Владычицы.

— Что?

— У нас нет понятия неродных детей. Я состою в браке с твоей матерью, следовательно, ты моя дочь…

— И внучка Пресветлой Владычицы.

— Да.

— А ты…

— Наследник престола, — тихо произнес Лютик.

— И тебе это не по нраву?

Наследник престола?

Лютик?

Ее отчим, который… который родной… и Евдокия любит его как родного… и знает… и точит ему карандаши, находит блокнот и альбом — Лютик вечно их теряет…

Наследник престола?

Он готовит борщ и пироги, которые никогда не получаются, но все их хвалят, чтобы не обидеть Лютика. А он с весьма серьезным видом уточняет, есть ли прогресс с прошлого раза. Он утешал Евдокию тогда… и ему первому она рассказала обо всем… не потому, что боялась мамы, но… с Лютиком спокойно.

Уютно.

И надежно… а он, выходит, наследник престола.

— Нет, — признался он. — Слишком большая ответственность… я к ней не готов. Пока.

— И возвращаться ты не хочешь.

Это не вопрос. Это факт.

— Не хочу, — Лютик не стал отрицать очевидное. — Но мне придется. У меня есть жена и две дочери, которым нужна помощь.

— Лютик…

…и все равно не похож он на наследника.

— Да?

— Спасибо тебе…

— Не за что, ребенок, — он обнял Евдокию. — Вот увидишь, все будет хорошо…

Кого он успокаивал?

— Значит, в Познаньск? — поинтересовалась она, устроив голову на Лютиковом плече. — Завтра… а там… там видно будет.

Познаньск встретил дождем, мелким и нудным. Евдокия стояла под зонтом, глядя на блестящие от воды полосы рельсов, на поезда, на обычную суету, более не казавшуюся праздничной, но единственно раздражавшую. Дождь стучал по зонту, и сам этот зонт сделался невероятно тяжелым.

— Доброго вам дня, панночка Евдокия, — сказали ей, зонт перехватывая. — Позволите?

— Не позволю, — Евдокия вцепилась в рукоять, но Себастьян Вевельский к возражениям не привык.

И зонт-таки отобрал.

— Между прочим, благовоспитанные панночки, — произнес он наставительно, — от кавалеров не отбиваются.

— Считайте меня неблаговоспитанной панночкой, — Евдокия огляделась, с тоской понимая, что помощи ждать неоткуда. Лютик что-то втолковывал проводнику, никак пытался объяснить, куда багаж доставить, Аленка же по своему обыкновению задерживалась.

— Злитесь?

— Злюсь.

И на него злиться удобно.

Появился весь такой… в белом костюмчике, в черных галошах, лоснящийся, самодовольный… так и тянет стукнуть, если не зонтиком, то хотя бы ридикюлем.

Себастьян, этакое желание уловив, отодвинулся. Зонтик он благоразумно не вернул, но ныне держал на вытянутой руке.

— Позволите проводить вас до вокзалу? — осведомился он найлюбезнейшим тоном.

— Нет.

— Панночка Евдокия, я понимаю, что вы ныне не в настроении, но все ж осмелюсь настаивать… нам бы с вами побеседовать.

— Нам с вами беседовать не о чем.

— А я так не считаю, — Себастьян Вевельский принял решение и, подхватив Евдокию под локоток — а руку стиснул так, что и не дернешься — потянул за собой. — Видите ли, мой дражайший братец, которого я люблю, несмотря на его паскудный характер, уж третий день как в печали пребывает…

— Неужели? — голос предательски дрогнул.

И Евдокия стиснула зубы. Нет ей дела до Лихо… в печали он пребывает? Сам захотел, сам пусть и пребывает… и вообще… она злится.

— А то… ходит день деньской по комнате, да все кругами, кругами… ковер вон истоптал весь. Мне перед хозяйкой стыдно, она его только-только купила, — Себастьян шагал широко и по лужам, нисколько не заботясь о том, что Евдокии неудобно. — И главное, в монастырь совсем уж собрался… ладно бы в женский, этой я еще понять способен.

— Вы… вы богохульник!

— Я? — Себастьян остановился. — Помилуйте, Евдокия. Какое богохульство? Молодой здоровый мужик должен стремиться в компанию женщин, а не таких же молодых и здоровых мужиков. Вы слышали, что о тех монастырях говорят? Вот то-то же… это и есть истинное богохульство. А у меня так, фантазии…

— Вот держали бы свои фантазии при себе.

Евдокия попыталась обойти лужу по краешку, но Себастьян хмыкнул и, перехватив зонт хвостом, поднял Евдокию за плечи.

— Что вы делаете?