Хемлок Гроув (ЛП)

Итак, прошлой ночью Романа арестовали. Он был пойман на территории завода (в компании, как можно предположить, Питер Руманчека, но относительно цели их визита, мои предположения так же скромны, как и твои), где он огрызался, в непод- ражаемой манере Романа, на пару полицейских, которые забрали его за «намеренное причинение ущерба». Достаточно сказать, что этот инцидент не сгладил мамин нрав. Что касается меня, я испытала большое облегчение: закрылась на весь вечер у себя в комнате и думала, что текущее событие может отвлечь внимание от меня. Но сегодня их отношения пришли к поразительному примирению. Манеры Романа были вежливы- ми, даже заботливыми, безмолвный (что не соответствует его характеру) жест раская- ния, и злоба мамы (что также не характерно) не оставила после себя никаких следов.

За ланчем они мило обсуждали Монако или Прованс выбрать на Рождество, все это время моя голова была опущена, я считала секунда, прежде чем смогу уйти, не привле- кая внимания.

Только стало возможным без подозрений покинуть стол, я почувствовала это, первые предпосылки. Пылинка: осадок двигателя судьбы. И затем я чихнула – безна- дежно нарушив свою, в основном уложенную, прическу.

Роман пожелал мне здоровья, прежде чем увидел. А затем перевел взгляд, туда же, куда и мама.

И тут мы должны вернуться в позавчерашний полдень когда, в одиночку, я со- вершила экспедицию в торговый центр, где моя замечательная приветливая Дженни была рада стать соучастником преступного заговора по отмщению маме за, чтож, за то, что она моя мама. И да, изучив последствия, я легко могла бы снять и убрать серьги,

но нет нужды в первичном ознакомлении с тайнами психики, чтобы понять, что страх последствий никогда не пересилит желание. И это нечто большее, чем детский протест

когда Джении впервые достала зеркало и я почувствовала простой женский трепет от ношения чего-то созданного, чтобы женщина чувствовала себя как женщина…

Я уродлива, дядя. Нет другого способа объяснить это. Но это не значит, что у меня нет гордости, нет радостей, нет тех же прав чувствовать заслуженность любви от тех, кто не связан со мной кровью. Я могу быть уродливой, но не вижу причин, чтобы действовать как урод.

Мама, конечно, всегда другого мнения, настаивает, чтобы я носила платья и прическу настолько обычные, насколько возможно (и это в семье, где на одежды мамы и брата тратится средств больше, чем поступает от наших скромных доходов). Это не из-за произвольной тирании, нет: исходя из того, что любое внимание, которое я при- влекаю – даже дерзость, если я надену костюм нормального человека – подвергнет меня ненужным страданиям и насмешкам. Только мое благополучие она имеет в виду, пытаясь задушить любые мои попытки расширить гардероб безвкусным гротеском.

Без сомнения, жестокость из блага.

Так что ты можешь представить ее лицо. Не прошло и полдня после вызволения сына из офиса шерифа, как тут новое огорчение. Шок и удар по ее суверенитету.

-Что, – начала она, тут же продолжив, – ты с собой сделала?

Не имея надежного ответа, я тщетно и глупо опустила голову и прикрыла свои уши руками. Он потянулась ко мне и убрала их прочь, зажав одно из запястий между своими пальцами с поразительной ожесточенностью.

Ты удивительно идиотическое создание, – сказала она. – Ты величайшая, неуклюжая тупица.

Она повернулась к Роману и рассматривала его, силясь узнать приложил ли он к этому руку.

На его лице читалось противоречие, желание разделить и усилить свою вину сопротивлялось с его осознанием и без того шаткого положения. Он покачал головой, и конечно я частично была разочарованна, что он не пришел мне на помощь, но также и рада: я приняла решение и оно мое собственное.

Я… – произнесла мама, ее внимание снова переключилось на меня, – я просто не- доумеваю. Ты хочешь сделать из себя посмешище? Ты потакаешь собственному уни- жению? По крайней мере, я думала у тебя есть [ВЫРЕЗАНО ЦЕНЗУРОЙ] мозги. По крайней мере, я так думала.

В прошлом, естественно, были времена, когда я раздувала факел неудовольствия мамы, но никогда, в отличии от Роман, не делала этого преднамеренно. И мама, по тем или иным причинам, ведомым только ей, делал над собой усилие, сдерживалась и тер- пела меня, что сильно расшатывало ее нервы. Нужно сказать ей это давалось нелегко.

Она никогда на меня не кричала.

Я беспомощно всхлипывала. Она продолжала.

Знаешь что такое настоящее уродство, Шелли? Самое невыносимое и отталкивающее из всех? Глупость. Думаешь я считала тебя слишком юной, что ты не понимаешь, как твой отец называл тебя?

«Выкидыш». Она попросила его не называть меня так.

Пора кончать эту пародию, – сказала она. – Сними эти [ВЫРЕЗАНО ЦЕНЗУРОЙ] штуки.

Я потянулась к своим ушам, но мои пальцы, не самые ловкие в подобных обсто- ятельствах, безнадежно тряслись. Она наблюдала, ее раздражение росло от нетерпения по мере того, как мои попытки становились еще плачевнее. Сжалившись, она схватила мои запястья, чтобы сделать все самостоятельно. И тогда это произошло: все строение нашего дома сотряслось от одного слова: «Стоп».