Хемлок Гроув (ЛП)

Твердо, без ярости, с тем, что как я верю, можно честно назвать горем, Роман сказал ей остановиться.

Не лезь в это, – пренебрежительно бросила мама.

Но Роман повторил слово. Не глядя ни на нее, ни на меня, его лицо было опусте- ло, как у марионетки чревовещателя.

Отстань от нее, – сказал он.

Простите, – произнесла мама менее пренебрежительно, – это сейчас была команда?

Он положил свои руки на стол и посмотрел на ее лицо.

Оставь ее в покое, – сказал он. Мама тонко рассмеялась:

Поразительно, – сказала она некой воображаемой и невероятной аудитории и еще раз потянулась с пугающей деликатностью к моим ушам. – Сиди смирно.

Роман уперся ладонями в стол, поднялся на них и подошел к нам. Он сжал свои пальцы вокруг руки мамы. Моя голова походила на воздушный шарик, который завяза-

ли узлом, и мое дыхание стало трудным и сиплым.

Отпусти, – сказала мама.

Оставь ее в покое, – повторил Роман.

Она ударила его тыльной стороной свободной руки. Он сжал свои пальцы вокруг и этой рука. Она старалась освободиться, но он держал ее. Моя голова упала на стол, я начал ритмично поднимать ее на дюйм, два и опускать снова. Посуда звенела.

Да поможет мне Бог, – начала мама, – ты закончишь в сточной канаве, ты [ВЫРЕЗА- НО ЦЕНЗУРОЙ] маленький крысеныш.

Капелька крови показалась в уголке его рта там, куда она его ударила.

Я видел завещание, – сказал Роман.

Мама молчала. Мои удары подвинули стакан к краю стола, и он упал. Разбился.

Роман отпустил ее, но она не двигалась. Я остановила свою голову, смутившись значением этого признания.

В прошлом году, – сказал Роман, – когда тебе не понравилось, как Аннет урегулиро- вала инцидента на Черном Дерби. (Напомню, если ты мог забыть – или, по какой-то причине, не был в курсе – дело о правовых осложнениях у мамы, когда она, недоволь- ная уровнем обслуживания коктейль-бара, переквалифицировала диспут с барменом в оскорбление его действием.) Помнишь, как ты назвала ее? Никому не нравится, когда с ним так говорят. Тогда она позвала меня в офис и показала мне завещание, просто в отместку тебе, твоим психованным [ВЫРЕЗАНО ЦЕНЗУРОЙ]. Я знаю.

Мама опустилась в пустое кресло, и он произнес слова, что ослабили и без того хрупкое взаимопонимание в нашей семье.

Это все мое, – произнес он. – Я единственный наследник. И на свой восемнадцатый день рождения я получу контроль над всем трастом. Все это мое. Мой дом, мои деньги и всегда были моими.

Он поднял салфетку – его салфетку – и вытер кровь из уголка губ. Она мимо него. Фрагмент, маленькая алмазная радуга, блеснула по столу – его столу – отразив- шись от люстры. Вот что привлекло ее внимание.

Он отступил от нее и зажег сигарету. Курение никогда не поощрялось за обе- денным столом. Мама взглянула на этот алмаз и Романа, курящего сигарету. Я ин- стинктивно хотела прильнуть к ней, но в этот момент каждому было понятно, что только у Романа есть право на движение. Он бросил сигарету на пол и потушил ногой. Он был так же напуган как и мы тем, куда нас все это завело.

Снаружи, облака, должно быть закрыли солнце и радуга исчезла. Голова мамы наклонилась, думаю, она кивнула. Мы оставались в тишине, которая существовала какое-то время перед зарождением мира, и хотя мама безмолвно ушла в свою (или, Романа) спальню, где находится до сих пор, а я в моем (Романа) чердаке, и Роман уда- лился в собственную вотчину, в этой связывающей тишине мы и остаемся, также как и я остаюсь

Твоей, Ш. Г.

***

Роман стоял в дверном проеме. Она села на стопку матрасов и глядела в окно. Ее рука столь же широкая, как ребенок, с вытянутыми руками, светилась под огромной

рубашкой в такт ее дыхания. Она не повернулась к нему. Матрасы прогнулись под ней в форме улыбки.

Это не то, чего я хотел, – сказал Роман. – Я не хотел этого делать.

Она не ответила.

Я никогда не сделаю того, что причинит нам вред, – продолжил он. – Ты же знаешь это, да?

Теперь она повернулась и смотрела на него. Это был первый раз, когда она на- звала его лжецом.

Я пойду, – сказал он.

Она выразила протест. Он подошел к кровати. Она легла, и он лег подле нее, по- ложив свою руку ей под голову. Она знала, что его рука начнет неметь и колоть от боли через минуту, но он переживет это. Он заметил, она сняла серьги. Он потушил ночник, и засияли наклейки со звездами и луной.

Позже, когда ее дыхание стало равномерным и спокойным, Роман вынул свою руку и встал. Подошел к двери, стряхивая онемение с руки. Мольберт притянул его внимание. Она какое-то время работала над рисунком, почти закончила. Белая верти- кальная линия, поверх путаницы ночи, прямо под которой были подземные камеры, на одной из которых было какое-то кольцо с узлом на его вершине.

Змея, пожирающая свой хвост.

Роман оторвал руки от двери и направился назад к кровати и, упершись руками, подтя- нулся и приложил свою щеку, слушая эхо ее сердца.

Мера Беспорядка

тил.

Зазвонил телефон, прервал короткий и беспокойный сон. Доктор Годфри отве-

Хорошо, – наконец произнес он. – Хорошо, успокойся. Скоро буду.

В темноте он отыскал пару джинсов и свитер.

Это была Оливия? – спросила Мари.