Хемлок, или яды

—Из-за... меня? - наконец робко спросила она.

—Да, из-за вас.

Она встала и вышла. Из глаз брызнули слезы. Мари-Мадлен впервые оплакивала смерть человека и ощутила странное удовольствие, грустное дождливое наслаждение, словно ее омыли чистой водой, сняли неприятный жар. Пустынный лес, понарошку съеденная цикута, а затем - лицо в солнечных пятнах, жабье пение в раскрытом окне, утраченная молодость...

—Масетта, приготовь мне вина с корицей.

Знавшая средство от всех бед Масетта вскоре принесла на подносе дымящийся серебряный кувшинчик, большую миску из китайского фарфора и тарталетки. Недолго думая, Мари-Мадлен выпила и закусила. Всякий раз при встрече со смертью еда и напитки казались ей вкуснее, она еще острее ощущала радость жизни и понимала всю скоротечность этого счастья.

Анриетта д’Обре тоже по-своему задумалась о мимолетности земной жизни и вступила в Кармель Воплощения, основанный мадам Акари [112]и построенный в кастильском стиле в предместье Сен-Жак. Этот монастырь, где томилось множество знатных девушек, славился чрезвычайным аскетизмом, и, намереваясь остаться здесь навсегда, Анриетта чуть ли не ежедневно приходила сюда молиться. До пикпюсовского дома было слишком далеко, а бьеврский казался ей неприличным, но раз уж добродетельная девушка не должна жить одна (наглядное тому доказательство - предосудительная жизнь Мари-Мадлен), Анриетта поселилась пока у сестры. С постной экзальтированной миной Анриетта бродила по комнатам, пряча руки в рукавах и порой негромко, но язвительно всех поучая. Она сильно кашляла, и потому ей разрешили сосать китайский финик, заранее отпустив грех чревоугодия. Служанка Дидьера носила еду прямо в комнату, поскольку ни Клеман, ни его супруга поститься не желали. Мари-Мадлен неприятно было обнаружить в сестре свою подурневшую копию, увидеть собственное округлое лицо отекшим, а белоснежную кожу потускневшей. В конце концов, ей вздумалось посеять смуту - снова помучить сестру, как детстве.

—А ты не раскаешься, сестрица?.. Вдруг через сорок-пятьдесят лет затворницы обезумеют, как те луденские монахини [113], о которых судачит весь свет: задерут сутаны до пупка, высунут языки и ну извиваться?

—На все воля Божья, - благочестиво ответила Анриетта.

—И почему ты такая злая? - спросил Клеман после ухода свояченицы.

Мари-Мадлен рассмеялась. Пару дней спустя горничные в последний раз пришли одеть Анриетту, после чего карета увезла ее в предместье Сен-Жак. Сестра облачилась в большую сизую атласную робу, вышитую бисером и аквамаринами, составлявшими инициалы Иисуса и девы Марии.

***

Хемлок много фотографировала и теперь хранит рассортированные снимки в коробках. Изредка она их рассматривает, зная} что еще дотошнее будет рассматривать позже - вон ту или эту.

Ради вечного присутствия X.

В том сборнике, где Анинов закрывает книгу, X. тоже делится детскими воспоминаниями, описывает длинные прогулки по лесу, запряженное двумя ганноверскими рыже-чалыми лошадьми ландо, рассказывает, как ветер на Рейне унес шляпу, которая, возможно, доплыла до самого моря, как буки ласкал качавшийся свет фонарей и как мама вполголоса читала «Короля-лягушонка» братьев Гримм. Скрип колесных осей, топот копыт, сумерки, три железных обруча, стягивающих сердце, чтобы оно не разорвалось, и ломающихся один за другим, пока король наконец не освобождается.

Случалось, Хемлок, подобно верному Генриху, увидевшему, как его повелитель обратился лягушкой, тоже чувствовала, что сердце сжимают три железных обруча. Но когда зловещие чары разрушатся и обручи лопнут, не разорвут ли они сердце, пронзив его насквозь и превратив в кровоточащую массу?

Heinrich, der Wagen bricht.

Nein, Herr, der Wagen nicht,

es ist ein Band von meinem Herzen,

das da lag in grossen Schmerzen,

als Ihr in dem Brunnen sasst,

als Ihr eine Fretsche wast[114].