Хемлок, или яды

—О чем ты думаешь, дядюшка Фред? - спросила Августа, когда он поставил чашку.

Этим вопросом она порой вынуждала его нарушить молчание. Если дядюшка был в настроении, он говорил весьма пространно, а она слушала, сидя на вытертом кожаном пуфе и подпирая ладонями подбородок.

—Мы приходим в этот мир вовсе не для того, чтобы разгадывать загадки. Наша задача - даже не пытаться их разгадать. Огромная разница! Что касается загадки британского презрения к тем, кто слишком долго прожил в Индии (под словами «слишком долго» я подразумеваю краткий срок, позволяющий перенять обычаи, лексикон, жестикуляцию, а вовсе не ту вечность, что требуется для глубокого и всестороннего знакомства с подлинной Индией), признаюсь, я изучал природу этого презрения, но, увы, безуспешно...

В свойственной ему витиеватой манере дядюшка обрисовал трудности, с которыми по возвращении в Англию сталкиваются бывшие чиновники, офицеры и даже купцы - все, кого с горькой насмешкой именуют «набобами».

—За то, что они отвыкли от туманного Альбиона... Их считали социально низшими - да, вот подходящее определение, и поскольку их нигде не принимали, в старину они открыли Восточный клуб...

Дядюшка считал время не беспрерывным потоком, а неотделимой от бесконечности вечностью: 1888-й год был неразрывно связан с древними веками, когда над морской фауной властвовал трилобит, а открытие в прошлом столетии клуба символически совпадало по времени с возникновением кембрийского наутилуса, который покрывал неисчислимые расстояния, пробираясь сквозь океанскую тьму, где беспрестанно мигрировали фосфоресцирующие медузы. Бесполезно пытаться размежевать это монолитное пространство-время, эту вечность, не способную ни увеличиться, ни уменьшиться, которую наивные астрономы тщетно пытались измерить своими гномонами и астролябиями. Лишь одно обстоятельство мучительно напоминало дядюшке Фреду о заурядности Брайд-лейн - абстиненция. Докурив окалину, выскоблив дно всех своих баночек и коробочек, он впадал в агонию и забивался в самый дальний угол кровати, буквально влипнув в стену. Дядюшка трясся в ледяном ознобе, потел и корчился в судорогах, с набитым липкой слюной ртом, хныкал и распускал сопли. Вместе с тем он проявлял терпение и, еле слышно вздыхая, неподвижно дожидался старой пергаментной куклой, одетой в дырявый шелковый плащ в подпалинах от шальных искр. Он тотчас оживал, едва заслышав, как трещала лестница от шагов «Мадрасси с Доков святой Катерины» - очень тучного и грязного человека, который круглый год носил бесформенное твидовое пальто и с невыразимой быстротой говорил фальцетом на почти невразумительном английском. Этот голос, ввинчивавшийся буравом на стальном наконечнике, доносился на лестничную площадку и отвлекал занимавшуюся уроками Августу, яростно нарастая и лишь изредка затихая. Внимательно прислушиваясь, Августа различала и тихий шепот дядюшки Фреда. Через пару минут Мадрасси с такой силой распахивал дверь, словно хотел сорвать ее с петель, и, вдруг остановившись на площадке, доставал из кармана банкноты, которые еще раз пересчитывал, слюнявя палец над отвисшей фиолетовой губой. Августа видела гостя в приоткрытую дверь - жирного и мерзкого в своем твидовом пальто с натянутыми на грушевидном животе прорезями для пуговиц. Проверив сумму и сунув деньги в портфель, сгорбленный Мадрасси быстро спускался на четвертый и просил Эмму его выпустить. Миссис Гудвин и тетушка Мёртл делали вид, будто не замечают поставщика дядюшки Фреда, но он нередко встречал в коридорном зеркале их презрительные взгляды. Хотя Августе Мадрасси тоже не нравился, она все же мирилась с его присутствием, понимая, что без него не обойтись, а Эмма демонстративно проветривала помещение.

В воскресенье после службы заняться было нечем - особенно, если шел дождь. Удалившись к себе в комнату, Августа оскверняла день Господень тем, что скрещивала шерстяной ворс на квадратном гобелене с изображением маленького спаниеля, сидящего на квадратной подушке, где, если обладать маломальской фантазией, вполне можно было разглядеть еще одного маленького спаниеля, сидящего на подушке с изображением еще одного маленького спаниеля, - и так до бесконечности. Задумка насмешила Августу: фантазия преображала ее вселенную, точь-в-точь как преображала вселенную дядюшки Фреда его трубка. То было великое, возможно, даже единственное искупление, которого они могли ожидать, так как собственное положение всех обескураживало. Жили они малым, перебивались крохотными пенсиями да крошечными рентами, на всем экономили - бедные, как церковные мыши, и скаредные, как муравьи, но маменька никогда бы не отдала Августу в секретарши или телеграфистки. «Никогда», - угрюмо твердила маменька. А что потом? Потом ей, конечно, подыщут хорошего мужа - серьезного человека. Августе хотелось понять, как они это сделают? «Впереди еще куча времени, - твердила маменька, - торопиться некуда. В пятнадцать лет еще слишком рано об этом думать».