Хемлок, или яды

Хемлок закрывает глаза, чтобы лучше рассмотреть X. Несмотря на всю эту съеденную вместе соль, я знаю тебя так мало, так плохо. Порой даже не понимаю, как я тебя люблю, не понимаю даже, люблю ли. В тебе есть пляжи, которые я никогда не пересекала, леса, где я никогда не раздвигала ветвей. Простим же себе это неведение, эту душевную слепоту. Простим себя. Порой я хладнокровно вникаю в истории отдаленных во времени персонажей - Беатриче Ченчи, маркизы де Бренвилье, Августы Фулхэм... Просто я люблю чужие драмы, люблю развлекать себя в нашем аду фильмами, где бурлит ад чужой: семейные неурядицы, паническое бегство, кинжалы и подземные темницы - все это мне по нраву. На что нам жаловаться, X.?.. Мы баловни судьбы, сыновья удачи, дочери счастья, ха-ха... Мы съели не один пуд соли в радости, ярости, невоздержанности, терпимости, безразличии, страсти, беспокойстве - при свете лампы. Так не будем же ныть.

***

Маргарита Сарокки была вдовой и слегка хромала. Она держала первый литературный салон в Риме, изысканнейшую академию, где блистали знаменитости - Альд Мануций, Тассони, Джанбаттиста Марино [60]и другие, а сама вела непрерывную переписку с Галилео Галилеем, которого называла за его феноменальную эрудицию «мужчиной среди женщин и женщиной среди мужчин» (inter mulieres vir et inter viros mulier). Наконец, она была автором «Скандербейде» - эпической поэмы в двадцати двух песнях, изобиловавшей битвами сухопутными и морскими, чудесными плаваниями, победными празднествами, эпидемиями чумы, неурожаями, а также любовными страстями, что побудило современников величать Маргариту «новой Сафо». Она была высокая, с тяжеловесными удлиненными формами, густыми седыми волосами и желтыми миндалевидными глазками. Маргарита предпочитала удалять усы с помощью воска, любила вино и коллекционировала перстни.

Когда Маргарита не принимала гостей, она сидела в маленькой угловой гостиной с гризайлями на стенах, где изображались времена года в виде гарпий. Весна, юная гарпия с еще плоской грудью, выступала из-под молодой листвы с веточкой в зубах, а громадные когти наполовину были заслонены испанскими ирисами на переднем плане. Летняя гарпия, в индийской тиаре и пышной мантии из ястребиного оперения, восседала на балюстраде отяжелевшего от плодов сада. Пьяная Осень простирала раскинутые крылья над чертополохом и виноградниками. А изголодавшаяся и покрытая сыпью зимняя старуха-гарпия дрожала под сухим деревом над скелетом козленка, на фоне пустынного пейзажа. Наконец, над желтым шелковым диваном, из тондо [61]в эбеновой рамке выступало объемное лицо украшенной драгоценностями гарпии с торчащим хохолком. Под взором этих вечных матерей, способных внезапно унести душу, точно факел, Маргарита любила усаживаться поудобнее на желтом диване, всегда с какой-нибудь книгой, а рядом нередко стояла бутылка неббиоло, чей поблекший от возраста рубиновый цвет приобретал золотистый оттенок сухих роз. Она жила здесь вместе с вдовой торговца шерстью, убитого четыре месяца тому разбойниками на дороге в Витербо, - молодой женщиной с каштановыми волосами, которая, улыбаясь, прикрывала рот рукой.

—Вот письмо, - сказала Коломба Де Сантис.

«...И если ты хочешь получить ребенка - моего ребенка - в целости и сохранности, тебе отдадут его в корзинке, на память обо мне, на память обо мне... Он прибудет в октябре...»

—Какой скверный слог, - воскликнула Маргарита, - но какая трогательная гордость и какая простодушная вера!.. Этот ребенок станет нашим, а этот дом - его домом. Напиши сейчас же, дорогая Коломба, вот только...

Она вдруг запнулась: приличия не позволяли спросить, кто же отец ребенка, который с первыми туманами должен родиться в этом орлином гнезде.