Хендерсон — король дождя

Каждый день я возвращался из львиного логова, оглушенный собственным ревом. Глотка болела, голова кружилась, глаза почти не видели, словно в них попала зола; колени подгибались от усталости. Только солнечные лучи помогали мне прийти в себя, как человеку, очнувшемуся после долгой изнурительной болезни. Вы знаете, какими бывают люди после длительного постельного режима. Они становятся чувствительными, сентиментальными, задумчивыми и слезливыми. Так и я. Подходил к цветам, наклонялся понюхать, жалостливо вздыхал. Штаны прилипли к телу. Волосы у меня отросли тонкие, густые, что у овец-мериносов, только черные. Мне приходилось то и дело поправлять из-за них шлем. Мой мозг, уже привыкший к переменам, вероятно, способствовал превращению меня в другого человека.

Окружающие знали, откуда я приходил, и, по-видимому, слышали, как я реву. Могло ли быть иначе? Если я слышал, как ревет Атти, значит, они слышали, как реву я. Под пристальными взглядами друзей и врагов я выбирался во двор и, чтобы успокоиться, принимался нюхать цветы. Запаха у них не было, зато какое разноцветье! Сзади подходил Ромилей — на тот случай если мне понадобится помощь. «Ромилей, — говорил я, — что ты думаешь об этих цветах? Они какие-то шумные».

После свидания с Атти я чувствовал себя заразным. Ромилей не захотел бросить меня. Поскольку я больше всего ценю в людях преданность, то сказал, что освобождаю его ото всех обязательств передо мной.

«Ты верный товарищ и заслуживаешь большего, чем потрепанный джип».

Я взъерошил его шевелюру и, кряхтя, поплелся к себе полежать. Все мои силы ушли в рычание. Казалось, будто из костей вытек мозг и они сделались полыми, как бамбук. Я лежал на боку, тяжело вздыхая и постанывая, с отвалившимся на подстилку животом. Мне представилось, что с головы до пят я и есть то самое до боли знакомое животное с крапинками на брюхе и сломанными клыками. Правда, сердце полнилось человеческими чувствами.

По правде говоря, я не очень верил в теории короля Дафу. Пока я проходил все девять кругов ада, там, в львином подземелье, он бродил вокруг, спокойный, даже томный. Иногда после моих упражнений мы все трое укладывались на лежбище, и он говорил: «Какой покой! Мне кажется, что я лечу. Попробуйте и вы». Но я к тому времени почти терял сознание и не мог взлететь.

В логове все было черного и янтарного цвета. Каменистые стены желтоватые. Такая же солома, такой же помет. Земля сероватая. Темная на хребте шкура львицы на груди становилась телесного цвета, на брюхе — белесая, а под ляжками — совсем белая, как снег в Арктике. Подушки на лапках — черные, ободки глаз — что смоль. Когда Атти раскрывала пасть, я чувствовал запах сырого мяса.

— Постарайтесь еще больше сделаться львом, — настаивал Дафу, и я старался вовсю. Он видел мои недостатки и тем не менее считал, что я делаю успехи. — Рычание у вас пока еще сдавленное. Оно и понятно, если учесть, сколько шлаков накопилось в вашем голосовом тракте.

Мне был противен собственный голос. Ромилей признавался, что слышал, как я рычу. И туземцев нельзя обвинять в том, что они считали меня учеником Дафу по черной магии. То, что он считал яростью при рычании, на самом деле было истошным воплем, подводящим итог моему жизненному пути от колыбели до Африки. Сплошь и рядом в моем рычании прорывались членораздельные слова и выражения, как то: «Господи», «Помоги», «Всемогущий, помилосердствуй», «Au secours»[20], «De profundis»[21]. Нежданно-негаданно мне приходили в голову французские слова. На этом языке я в детстве дразнил товарища из-за его сестры.

Итак, я рычал и ревел, а король, обняв львицу, смотрел на меня словно из ложи оперы. Шкура Атти заменяла шикарное платье. После таких сеансов у меня мутилось в голове и отказывались служить руки-ноги.

— Вам лучше, мистер Хендерсон?

— Лучше.

— Легче?

— Намного легче, ваше величество.

— Спокойнее?

Меня начинало трясти. К лицу приливала кровь. Я менял лежачее положение на сидячее и принимался глазеть на них двоих.

— Как у вас сейчас с эмоциями?

— Эмоций вагон и маленькая тележка, ваше величество.

— Я вижу, вы трудитесь с полной отдачей накопленных за жизнь сил. Вы все еще боитесь Атти? — добавил Дафу с сожалением.

— Предпочел бы спрыгнуть с самолета, чем общаться с ней. Кстати, во время войны я подавал рапорт о переводе в военно-воздушные войска. Даже в этих штанах я безо всякого страха бросился бы с высоты пятнадцать тысяч футов.

— Какое изысканное у вас чувство юмора, Санчо!

«У этого черного короля совершенно отсутствует то, что делает человека цивилизованным существом», — думал я.

— Вы скоро почувствуете, что это значит — быть львом. Я уверен в ваших способностях. А что, прежнее «я» сопротивляется?

— Еще как! Я чувствую прежнее «я» куда сильнее, чем раньше. Всю дорогу чувствую. Оно меня клещами держит. Иногда мне кажется, я тащу на плечах груз весом фунтов восемьсот. Например, галапагосскую черепаху.