Херсонеситы

– Вот именно. Дед сказал, что эта морская победа известна во всем мире. И знаешь, что самое интересное? До Казарского на «Меркурии» был другой командир. Так вот, накануне он оказался точно в такой же ситуации и сдался в плен вместе с экипажем. А когда «Меркурий» сражался, он находился на одном из тех самых турецких кораблей и наблюдал за боем. Как же его фамилия? Мне же дед называл! Не могу вспомнить.

– Тась, а и не вспоминай. Мы Казарского помним: он заслужил. А чего слабака вспоминать? Хорошо, что таких тогда мало было. Иначе бы вся история по-другому пошла…

– Может, и не мало, просто о них никто не знает. Когда памятник ставили, Казарского уже не было. Он оказался честным, неподкупным, и поэтому флотские воры-интенданты во время ревизии отравили его мышьяком…

– Ты это правду говоришь? Свои своего? После такого подвига?!

– Ну какие «свои»? Говорю же – воры…

Евграф поднял глаза.

– «Потомству в пример»… Сильно сказано. Тася, бриг – это же парусное судно? Почему тут лодку изваяли?

– Символ. Трирема – древнее военное судно.

– Название специально вызубрила?

– Ага! Знаешь, Евграф, я свой город так люблю! Но как-то так, целиком. Иду иногда по улице и думаю: надо бы про всё-всё почитать. А потом заленюсь. Да и дед под боком. Он такой краевед-патриот! А тут ты попросил рассказать…

– Ты мне в качестве гида очень даже нравишься. Продолжай. Что еще покажешь?

– Пойдем к Памятнику затопленным кораблям.

– Я о нем немного знаю. Проверяй. Во время Крымской войны англичане с французами через бухту хотели проникнуть в город, чтобы уничтожить его и флот. Тогда бы для нас Черное море прикрылось надолго. Поэтому командование решило затопить корабли. Сделать такой забор из мачт. Смелый вообще-то поступок. Представляю: мачты из воды торчат, как кресты на кладбище… Жуть!

– А знаешь, что, когда встал вопрос о затоплении, вице-адмирал Корнилов, от которого все зависело, наотрез отказался? Предложил биться до конца. Но офицеры военного совета все же его убедили. Наверное, сказали, что можно, конечно, геройски погибнуть, но городу-то от этого легче не будет. И Корнилов отдал приказ топить. Я думаю, он не ел, не спал, когда на такое решался.

Евграф спустился к краю бетонной набережной, вдохнул поглубже пахнущий морем ветерок. Большущая чайка пролетела совсем рядом, чиркнув крылом.

За памятником, выраставшим из воды, был виден створ бухты, охраняемый приземистой, с бойницами-окнами, крепостью. В бухту заходил вертолетоносец. Под его бортами плясала на волне белая яхточка, такая крохотная по сравнению с военной громадиной.

«Эй, Дионисий, ну как тебе?» – позвал Евграф, пользуясь тем, что Тася стоит за спиной и не видит его лица.

«Мои эмоции пока превышают возможность отвечать на твои вопросы».

«Ясно. Мои тоже».

Подошла Тася.

– По праздникам здесь такие салюты! Ракеты летят с другого берега и загораются прямо над головой. В бухте выстраиваются военные корабли с иллюминацией. Получается, будто их лампочками по темноте нарисовали. Еще пожарными катерами в море фонтан делают и подсвечивают разными цветами. В небе лучи прожекторов скрещиваются… Да что я тебе рассказываю, это все равно словами не передать! У нас салют со многих улиц можно смотреть, но я все равно сюда приезжаю. Здесь, на набережной, народу собирается тысяч сто, не меньше. И все какие-то… Словно друзья. Поют, «ура!» кричат, когда залпы. В День Победы старикам цветы дарят, обнимают их, фотографируются… Я всегда думаю: почему люди, когда по домам расходятся, забывают, как им было здесь всем вместе классно?..

Евграф промолчал. Ну действительно, почему?..

– Ладно, если насмотрелся, поехали на Сапун-гору, – минут через пять окликнула его Тася.

– Сапун – это от сопения? Пока влезешь – насопишься?

Она засмеялась.

– Почему-то все так думают. На самом деле, конечно, насопеться там – запросто. Но, хочу тебя разочаровать, «сапун» – это всего-навсего «мыло» по-татарски. На горе раньше мыльную глину добывали. Поэтому получается «Мыльная гора». Когда город после обороны – это я про последнюю войну говорю – оставили, там фашисты засели. И хвастались, что их укрепления никому и за год не взять. Ни с воздуха, ни с земли. Зря хвастались. Наши штурмом за девять часов одолели. Сейчас склон деревьями порос, а тогда ни кустика не было. Всё снарядами уничтожили. Я вообще не понимаю, как такую высоту штурмовать можно. Снизу – наши моряки и солдаты. Каждого видно. Сверху, в укреплениях, – немцы. Сейчас там братская могила и диорама.

Автобус долго ждать не пришлось. Пробежав современные окраины, он выехал за город и через пару километров остановился.

К диораме вела сосновая аллея с обязательными для всех сосновых аллей белками.

– Рыжие попрошайки! – Тася протянула пустую ладошку к выглянувшему из-за ствола глазастому зверьку.

Обрадованная белка метнулась по ветке за кормом, но, сообразив по дороге, что кормить не будут, в том же темпе рванула обратно.

– Тут же шишек полно! Неужели голодная? – улыбнулся Евграф. – Смотри, какие сосны.