Херсонеситы

– Может. В Ставку ушло сообщение, что армии нет. А город после этого еще две недели сражался. Не только военные. И жители тоже. Женщины. Даже дети. Маленькие совсем. Когда патроны закончились, люди без еды и пресной воды несколько суток под скалами в море стояли. Впритык друг к другу. А сверху их фашисты из автоматов расстреливали – кто из-под берега высунется случайно. Или специально, если нервы не выдерживали. И с катеров расстреливали. Там же и убитые плавали, среди живых. Тысячами. Вода от крови красной была. Нам на экскурсии фотографии из немецких архивов показывали.

– И что, они там все, в воде…

– Нет, конечно. Знаешь, какой длины была колонна военнопленных? От Севастополя до Бахчисарая. А до него на автобусе больше часа ехать.

– Но почему их не спасли?! Так нельзя! Какой-нибудь марш-бросок. Хоть как-то!

– Как?! Нет, невозможно… Потом это повторилось. Только уже с немцами, когда город освобождали. Их тоже из-под скал выковыривали.

– «Кто с мечом придет, от меча и погибнет», – задумчиво процитировал Евграф.

– На том месте теперь музей. Мы с дедом ходили. Сначала под землю спускались батарею смотреть. После нас повели в пантеон. Представь, огромный круглый зал, темнота полнейшая, музыка… И вдруг на стенах возникает панорама разрушенного Севастополя. Садится солнце, вспыхивают звезды, и среди звезд, на куполе, постепенно проявляются лица погибших – моряки, солдаты, женщины. Даже дети, маленькие совсем. Тысячи! Все глядят на тебя и медленно растворяются. Только горящие свечи остаются… Мы когда из пантеона вышли, дед, здоровый и сильный, за сердце держался…

* * *

Было уже далеко за полдень, когда Тася, помахав рукой, выскочила из автобуса на своей остановке, предупредив, что собирается вечером на занятия.

Шагая домой по не слишком тенистой кипарисовой аллее, Евграф пытался навести порядок в собственной голове: мысли, эмоции, знания, неожиданные способности, Тася, загадочный Дионисий… Так много и так сразу!

– Денис, ты здесь? – позвал он вслух.

«Меня никогда не называли этим именем. Но мне понравилось».

– Значит, ты не против?

«Зови».

– Ну, как тебе все это? Я, если честно, загрузился по макушку.

Дионисий не ответил.

Евграф вошел в комнату, перекинулся парой слов с тетей Люсей, съел обед, отдохнул, собрался идти в Херсонес и только тогда услышал:

«Преемник! Этот город достоин поклонения».

₪ ₪ ₪

Истошные вопли и громкая брань заставили Хаемона поморщиться. Шум мешал размышлениям о средствах, которые предстояло выделить на укрепление городских стен. Вопрос был неприятным, но его стоило решать побыстрее, поэтому отрываться и идти выяснять не хотелось. И вставать не хотелось: в последнее время он стал слишком мало внимания уделять тренировкам – тело обрюзгло, стало неповоротливым.

Проще всего было выждать, но вопли не прекращались. Тяжело поднявшись, Хаемон вышел во двор, окинул его недовольным взглядом.

Возле цистерны, прижавшись к колонне портика, не замолкая, вопил молодой раб, обычно работающий в доме у очага. Перед ним, в большой луже, лежала разбитая гидрия. Вокруг прыгал разъяренный Кирос, выкрикивая ругательства и угрозы. Слов из-за возбуждения было не разобрать, впрочем, Хаемон и не вслушивался. Его внимание сосредоточилось на глиняном черепке, зажатом в руке сына. Края черепка были остры, и несколько рваных кровавых борозд уже украшали живот и бока зашедшегося от ужаса раба.

В другой момент Хаемон не стал бы вмешиваться: из Кироса должен вырасти настоящий мужчина, которому предстоит вести немалое хозяйство, когда самому Хаемону откроется царство Аида. Возможно, к тому времени Киросу достанется не только родовой дом и приобретенные немалыми усилиями клеры, но и весь этот… Нет, об этом даже думать пока опасно. А сына надо бы остановить. Этот раб хорошо знает свое дело, и неразумно оставаться без вечерней трапезы из-за глупости юнца.

– Достаточно! – Хаемон вышел из тени портика. – Я к тебе обращаюсь, Кирос. Опусти руки и отойди. – Он строго глянул на дрожащего окровавленного юношу. – А ты прекрати вопить. У меня уши болят от твоего крика. Убери осколки, приведи себя в порядок и ступай работать. Тебя больше никто сегодня не тронет.

Раб, всхлипывая и постоянно оглядываясь, пополз по полу, собирая остатки гидрии. Кровь полилась на мозаику. Хаемон брезгливо скривился, хотел что-то сказать, но передумал. Кивнул сыну, приглашая его следовать за собой, и, не оборачиваясь, пошел в комнату. Кирос поплелся следом.

Опустившись на тронос, Хаемон спросил, тщательно контролируя готовый сорваться голос:

– Чем вызвана твоя ярость, Кирос?

– Позволь мне не отвечать на этот вопрос.

Кирос с трудом выдержал взгляд отца. Тот, возвышаясь на подушках в массивном кресле хозяина дома, казался огромной, непоколебимой глыбой.

Хаемон усмехнулся: а мальчик-то взрослеет! Вон каким ершистым стал. Еще год назад разве посмел бы так ответить на вопрос-приказ отца?

– Не позволю. Говори. Этот раб проявил к тебе неуважение?

– Он слишком близко прошел со своей гидрией, отец. Мне пришлось уступить ему дорогу. За это он и получил.