[Хичи 1-2] Врата. За синим горизонтом событий

Я умываюсь, выкуриваю еще одну сигарету и выхожу на яркий рассеянный дневной свет под Пузырем, и все мне кажется хорошим и дружеским. С любовью и нежностью я думаю о Кларе, в глубине сердца я прощаюсь с ней. Потом вспоминаю о С. Я., с которой у меня сегодня свидание. Я еще не опоздал на него. Но она подождет. С. Я. хороший товарищ, почти как Клара.

Клара.

Я останавливаюсь посреди аллеи, и люди натыкаются на меня. Маленькая старушка в коротких шортах спрашивает:

— Что-нибудь случилось?

Я смотрю на нее и не отвечаю, потом поворачиваюсь и возвращаюсь в кабинет Зигфрида. В кабинете никого нет, даже голограммы.

Я кричу:

— Зигфрид! Где ты?

Никого. Никто не отвечает. Я впервые нахожусь в кабинете без него. Только теперь я вижу, что здесь реально, а что голограммы. Реального почти нет, одни металлические стены, выступы проекторов. Матрац — настоящий, шкаф с выпивкой — тоже, реальные несколько предметов мебели, которых можно коснуться рукой и даже попользоваться. Но Зигфрида нет. Нет даже стула, на котором он обычно сидит.

— Зигфрид! — Я продолжаю кричать, сердце мое бьется в горле, в голове все вертится. — Зигфрид! — неистово ору я, и тут возникает что-то вроде дымки, потом вспышка — и вот он, в костюме Зигмунда Фрейда, вежливо смотрит на меня.

— Да, Боб?

— Зигфрид, я не убил ее! Она ушла!

— Я вижу, вы расстроены, Боб, — говорит он. — Не скажете ли, что вас беспокоит?

— Расстроен! Я больше чем расстроен, Зигфрид, я убил девятерых, чтобы спасти свою жизнь. Может, не в «реальности»! Может, не «целенаправленно». Но в их глазах я их убил. В моих тоже.

— Но, Боб, — рассудительно говорит он, — мы ведь все это уже обсудили. Она жива. Они все живы. Время для них остановилось…

— Я знаю, — вою я. — Неужели ты не понимаешь, Зигфрид? В этом-то все и дело! Я не только убил ее, я и сейчас ее убиваю!

— Вы думаете, это правда, Боб? — терпеливо отвечает Зигфрид.

— Она так думает! Думает теперь и будет думать бесконечно — пока жива. Для нее это произошло не годы назад. Только минуты, и это продолжается всю мою жизнь. Я здесь внизу, старею, стараюсь все забыть, а Клара там вверху, у НН Стрельца, плавает, как муха в янтаре.

Я падаю на голый пластиковый матрац и плачу. Постепенно Зигфрид восстанавливает знакомый интерьер кабинета, то тут, то там появляются знакомые декорации. На стене повисла голограмма озера Гарда, над ним воздушные лодки, а в озере плещутся курортники.

— Пусть боль выйдет, — мягко советует мне Зигфрид. — Пусть она вся выйдет.

— А что я делаю, по-твоему? — Я переворачиваюсь на пенном матраце, глядя в потолок. — Я мог бы преодолеть боль и вину, если бы она смогла. Но для нее мучения все еще не кончились. Она там, застряла во времени.

— Продолжайте, Боб, — подбадривает он.

— Я продолжаю. Каждая секунда — это все та же секунда в ее мозгу, та секунда, когда я отбросил ее жизнь, чтобы спасти собственную. Я живу и старею, но даже когда я умру, Зигфрид, для нее эта секунда будет все еще тянуться.

— Продолжайте, Боб. Выскажитесь.

— Она думает, что я предал ее, и думает это сейчас! Я не могу жить с этим!

Долгое, долгое молчание, наконец Зигфрид прерывает его:

— Вы живете.

— Что? — Мысли мои улетели за тысячу световых лет.

— Вы живете с этим, Боб.

— И это ты называешь жизнью? — насмешливо отвечаю я, садясь и вытирая нос одной из его миллионов тряпок.

— Вы очень быстро реагируете на все, что я говорю, Боб, — замечает Зигфрид, — и иногда мне кажется, что ваш ответ — это контрудар. Вы парируете мои слова словами. Позвольте мне нанести еще один удар. И пусть он попадет в цель: вы живете!

— …ну, вероятно, ты прав.

Еще одна долгая пауза, после которой Зигфрид начинает издалека:

— Боб. Вы знаете, что я компьютерная программа. Вы знаете также, что мои функции — справляться с человеческими чувствами. Сам я не могу чувствовать, но я способен представить их себе в виде моделей, анализировать, я могу их оценивать. Я готов это сделать для вас. Я могу это сделать даже для себя. Я могу построить парадигму, внутри которой у меня будет доступ к эмоциям. Вина? Это болезненная вещь, но поскольку она причиняет страдание, вина совершенствует человека. Я согласен так сделать, что вы будете избегать действий, вызывающих чувство вины, и это было бы полезно и для вас, и для общества. Но вы не можете воспользоваться этим, если не почувствуете вину.

— Я чувствую ее, Зигфрид! Боже, Зигфрид, ты ведь знаешь, что я чувствую!

— Знаю, — говорит он, — что теперь вы позволили себе ощутить ее. Теперь она открыта, и вы можете разрешить ей действовать, приносить вам пользу, а не таиться внутри вас и вызывать только боль. Для этого я и существую, Боб. Вызвать наружу ваши чувства, чтобы вы могли ими воспользоваться.

— Даже плохие чувства? Вина, страх, боль, зависть?

— Вина. Страх. Боль. Зависть. Все это мотиваторы. Усовершенствователи. Те качества, Боб, которыми я сам не обладаю, разве что в гипотетическом смысле, когда создаю парадигму и углубляюсь в нее.