Хигналир (СИ)

Уже далеко за полдень, но всё никак не получается найти Снолли. Мне не терпится обсудить с ней известия из курятника. Я уже начал было подозревать, что это моё колдовство послужило причиной вспышки куриной агрессии, однако Авужлика напомнила мне, что трупы коров были найдены ещё до ритуала.

Когда-то давно Фродесс жаловался, что коровы провоцируют его на скандал. Выяснять отношения с животными — работа для нежных рук, а его руки были черствыми, неуклюжими. Я же относился к животным, как пастырь относится к группе набожных прихожан. Иными словами, я доминировал. Я использовал слово Божие, чтобы разбивать любой аргумент; я использовал крест-палицу, чтобы разбивать головы особо грешным особям; я использовал Библию, чтобы отнимать жизненную силу у молящихся и питать ею своего мастера — иеромонаха Маагон-Аткана Жаждущего, известного в еретических кругах как Инфернус. Это ему принадлежали слова: “Во грехе истина кроется, ибо суицидальное значение заповеди есть: праведность приближает нас к Нему, отдаляя нас от самих себя”. По правде сказать, для Инфернуса пути Господни исповеданы вдоль и поперёк... Все это давно позади. Я чувствовал, что, наконец, освободился от этой скверны. Старик Рикфорн прав: не настоящий я священник. Стоит отдать ему должное, как только выпадет свободная минутка-другая. “Хотя, в данный момент я особо ничем и не занят, так что прямо сейчас этим и займусь”, так подумал я и понес ему те самые подсвечники.

Я постучал подсвечником о дверь. Рикфорн узнал знакомый звук подсвечника и в мгновение выскочил на порог.

— Наконец-то! Мои старые подсвечники! — обрадовался он, — Кстати, погляди-ка на мои боевые грабли. Я их тут немного... усовершенствовал...

Он скрылся за дверью, затем вынес из дома те самые грабли, только на рукояти появилось удобное углубление, а зубчики грабель сменились огромными скрученными лезвиями. — Ну, как тебе?

— Ты не думал стать оружейником, Рикфорн?

— Я и есть оружейник! Просто всякий раз, когда я создаю оружие, я вдохновляюсь граблями. На, бери, безвозмездно.

Я поблагодарил его и попрощался. Мне уже было невтерпёж поскорее опробовать подарок на отцовских идолах.

— Если что понадобится — обращайся, я ведь не просто так бессмертный: и советом помочь могу, — улыбнувшись, шокировал меня напоследок Рикфорн и закрыл дверь.

Действительно, ещё Споквейг заметил, что старый грабельщик выглядит абсолютно так же, как выглядел, когда даже сам Споквейг был ребенком! Неприятно осознавать, что мы все для него как крестьяне — рождаемся и умираем в один миг.

Когда чувство тревоги начало отступать, я поднялся с крыльца, на котором пролежал последние несколько минут, свернувшись клубочком в ужасе от услышанного, и посетовал на свою впечатлительность.

“Эта часть мозга объявила суверенитет, и больше тобой не контролируется”.

Кто это говорит? Ах, да, всего лишь грибы-искусители. Не стоит вслушиваться к их разжижающим мозг речам, а то “расхлябаюсь в зюзю”, как в детстве предостерегла бабушка на смертном одре.

Я вернулся в дом, продолжая искать Снолли.

— Лэд, вот ты где! Пекари тебя уже обыскались, — позвал меня Фродесс у в прихожей.

— Какие пекари? Что им надо?

— Такие пекари, — нахально представились пекари.

— Что вам надо?

— Мы принесли весть от религиозного объединения “Хлебница Иакова”, — угрожающе прогудел один из них.

— Уходите прочь. И хлеб свой заберите, — грубо отрезал я, указав на хлеб, который они разбросали по всему дому.

— Ты вкусил не того хлеба, — медленно протянул пекарь и прищурился.

— Ты надломил не тот ломоть, — поддержал его кто-то из них.

— Что это значит? — не вразумил я.

— Тот, кому приелся наш хлеб, — главный пекарь прикоснулся к кресту-сухарю на своей шее и оглянул своих товарищей в ожидании увидеть признаки невербального одобрения и поддержки, — отведает калача с толкача!

Кто-то из пекарей сплюнул дрожжи и сказал:

— Тьфу! Тесто мне в рот, ну и урод...

В прихожую зашла Снолли. Она пнула буханку, лежавшую у неё под ногами, чем вызвала всплеск негодования у пекарей.

— На хлеб хулить смеешь?! Из какой муки тебя испекли, чудище?! — рычал пекарь.

Снолли была невозмутима. Тогда пекарь повернулся ко мне и загадочно произнёс:

— У кого хлеб на уме, у того и крошки во голове. Одумайся, Лэдти Дархенсен, — два раза стукнул себя по виску пальцем незваный гость.

После этих слов пекари покинули дом. Я был уверен, что вижу их не в последний раз.

— Будь осторожен, их рассудок извратило хлебопоклонничество. Кто знает, на что они способны, — предостерегла меня Снолли.

— Где ты была все это время?

— Скоро всё изменится, — оживленно заявила она.

Из-за шумной сцены, устроенной священниками-пекарями, снаружи собралось много людей и кур. Подошёл и Актелл. Фродесс позвал нас всех поесть, так что сейчас не время говорить Снолли об инциденте в погребальнице.

Дело шло к вечеру. Я всё ещё не отоспался как следует, так что просто отправился в кровать. Пора заканчивать этот день. Расскажу Снолли завтра.