Я преисполню Вам поклон.
Учтивым лбом и до земли,
Да так усердно, чтобы звон
В ушах исполнил бы для Вас хвальбу-балладу.
Всё на твою, почтенный Як, отраду.
Я преисполню Вам поклон
Прям до крови, лбом по земли.
Ну, а в ушах сей славный звон
Вам будут вечно напевать шмели”.
Эта песня, пусть и еретическая, заставила меня снова проникнуться любовью. Ох, Яки. Как же я по ним скучал.
Помню, как когда-то давно взбирался на снежный пик горы Келькхег, чтобы задать вопрос пребывавшим там мудрым Якам. Тогда я обратился к Ним:
— О, Яки! О-о-о-о-о, Я-я-я-яки!!! Вот Они Вы, устойчиво и величаво теснитесь с нами, ничтожным человечеством, на этом крохотном и скудном мирке. Но Вы стоите здесь, на самой вершине, стоите, время от времени поглядываете на нас. Не желая ни власти, ни денег, Вы просто стоите здесь и смотрите, ибо Ваш внутренний мир значительно превосходит мир внешний. Поведайте, Яки, о, просветите, куда двигаться дальше, чтобы хоть чуточку приблизиться в постижении того, чем владеет душа Ваша, и чем она славится?
Мудрые Яки безмолвно смотрели на меня. Но мудрости в их молчании было больше, чем в заветах тысяч Богов.
Полный вселенской значимости момент длился целую вечность, пока один из Них не подошёл прямо ко мне. Он молча глянул мне прямо в глаза, словно посмотрел на суть корня души, а затем поглядел вниз с горы. И я всё понял. Туда я и направился.
Покинув сакральный пик Келькхег, я спустился к подножию и всё осмыслил.
Так оно было.
Теперь я знал.
Погрузившись с головой в воспоминания, я сидел на кухне и пил кофе. Один. Куда все подевались?
В гостиной я раскинул свои конечности по дивану и улегся в некотором замешательстве. Ещё сонный. Закрыл глаза. Вспоминался сегодняшний сон: карета, лошади, крестьяне-краясиане... овощи... Что это могло означать? Путник не похож ни на какого бога или известного мне духа. В сегодняшнем сне его наставление уберегло меня от овощной трагедии. Сейчас в моей памяти тот старик выглядел подобно белоснежному яку, но во сне я почему-то не придавал этому значения. Наверное, из-за этого сна мне и вспомнилась песня? А, может, это потом из-за песни старик в моей памяти стал напоминать мне яка? Этот старик... его сияние...
— Лэдти, вот ты где, пошли со мной, — тихо, но очень бодро позвала Снолли.
Я с трудом оторвался от дивана и, ничего не отвечая, последовал за ней. Мне не хотелось отвлекаться от увлекательных размышлений.
Пока мы куда-то шли, я заметил, что Снолли на редкость веселая.
— Куда мы идём? Что-то произошло? — забеспокоился я.
— Скорее, ты должен увидеть это своими глазами.
Мы вышли во двор и двинулись в сторону огорода-кладбища. Споквейг говорил: “Урожай на дедах наших будет хорошим и уважительным”, и велел хоронить всех погибших прямо в огороде. Сразу за огородом на краю леса располагался склеп, где покоились самые почитаемые жители Хигналира. Мы зашли внутрь.
Снолли разожгла пару факелов. Мы спускались по лестнице, попутно сжигая паутину прямо на укутавшихся в неё гревшимися бездомными крестьянами — нечего им там ошиваться, пусть лучше пойдут себе дом построят.
А в склепе и в самом деле оказалось довольно холодно. Мы вошли в ту самую погреб-погребальную и остановились у захоронения Споквейга. Крышка гроба приоткрыта, внутри пусто.
— Где он? — спросил я. — Или Спок как Джейс, который однажды воскрес и вырезал всю свою семью?
— Хах, надеюсь, что только воскрес. Но я хотела показать и кое-что ещё. Вот, обнаружила вчера вечером.
Снолли обошла могилу Споквейга и протянула руку с факелом к месту, где располагалась табличка с выгравированными цитатами из его жизни. Поверх цитат табличка оказалась исписана свежей кровью. Надпись гласила:
“В ночь, когда на небе неожиданно воссияет полсотни лун, лицемерные умники станут искать среди них настоящую, глупцы соотнесут происходящее со своими вероубеждениями, а ты, в ужасе и отчаянии, будешь тщетно пытаться проснуться. Немой кошмар опустится на этот мир и разорвёт трепещущее сердце веками сложившегося порядка. И после этого ночь рассеется, оставив ваши безвольные души на растерзание вечному хаосу”.
====== II ======
«Ах, моё счастливое поднебесное детство. Ещё в юности у меня проявлялись тучевые наклонности. От счастливых воспоминаний у меня кружится голова, а моя грудь наполняется радостными молочными вздохами. Я могу бесконечно рассказывать о висельных проделках и кочевых переделках. Как-то раз я чуть не лишился, как говорил мой дед, своего не своего, но что же я за существо, счастья, душевного причастья. А потом наоборот, словно ваты кучу в рот. Но обо всём кучевом со сладкострастным озорством — по порядку.