Хигналир (СИ)

Их хульства не вызывали во мне злости. Напротив, я даже чуть не улыбнулся, что, однако, меня же испугало, ведь, как известно, грешно улыбаться над Богом. А я как нельзя лучше знал, почему Бога бояться надо.

— Фродесс писал, что Споквейг умер. Говорит, праздновать собираетесь, — спросил я, смекнуть что тут к чему и как.

— Он не до конца умер, — ответила Авужлика.

— Да, я уже видел. Мне очень жаль.

Наполненная сожалением тишина была прервана Авужликой.

— Знаешь, кому достались владения Спока?

Я поймал себя на мысли, что именно этот вопрос я ждал! Неужели Снолли права, что я навсегда останусь жалким грешником?

Не дожидаясь очевидного ответа, она продолжила:

— Помнишь курицу, которую он учил писать?

— Кажется, он звал её Григхен, — отметил я, подсев на свободный стул рядом с ними.

— Да. После того, как наше поместье прокляли семнадцать лет назад, и всё изменилось непонятно как, — вспоминала Авужлика с ностальгически приподнятым пальцем, но с искусственно скорбным, безысходным оттенком в голосе, — отец стал считать её членом семьи, даже назначил ответственной за складские помещения.

— В общем, возвеличивал до самых притолков, — перефразировал я с завершающей интонацией, чтобы намекнуть, что всё помню и мне уже не терпится узнать, кому достались владения.

— Сучка, ненавижу её! — не сдержалась Авужлика. — Проклятая курица подписала бумаги перед гибелью Спока и теперь является законным владельцем нашего дома!

— Тысяча чертовых петухов!!! — воскликнул я.

— Да забодай меня бык! — послышался громкий голос Фродесса, только что зашедшего в комнату из прихожей. — Сам охрип, когда узнал!

Фродесс подошёл к нам. Он был всё так же огромен. На его фоне я чувствовал себя, словно маленький мальчик возле здоровенного быка. На в меру кучерявой голове у него располагалась шляпа, какую давным-давно носила овца, которой Споквейг доверил на своей шее хранить ключ от банкетного помещения для животных, а в руках — корзина, которую он сплёл из бычьих цепней, когда в молодости работал пастухом. В ней лежали овощи.

— Пусть меня овод толкнет с обрыва, если я не прав, но я считаю, что все мы снова должны взяться за дело и вернуть дому Дархенсенов былое величие! — пафосно громыхал он руками по нашему столу.

Фродесс прошёл на кухню и без лишних действий, вроде мытья рук, приступил отчаянно рубить овощи. Он всегда был хорошим поваром, а с проклятием кулинария и вовсе стала его призванием.

— Сперва ты должен изгнать дух Спока — от него одни неприятности, — приступила Снолли указывать мне, что делать.

— Почему я?

— Ты же священник, иначе какая от тебя польза, божий угодник?

— Я думаю, мы можем заставить курицу переписать всё на нас. Споквейг всего лишь научил её подписывать бумаги, она всё равно ничего не соображает.

— Она слишком жадная, у тебя ничего не выйдет, — возразила Снолли.

— А по мне, хорошая мысль, — поддержала Авужлика, — стоит хотя бы попытаться. Почему эта мелкая дрянь всегда получает всё, что захочет, а мы, законные наследники, остаемся ни с чем?

Прозвучал одобрительный мат из кухни. Пренебрежительно вздохнув, Снолли встала из-за стола и молча покинула нас.

— Займёмся этим завтра, курица никуда не денется, — подошёл Фродесс с крупно нарубленным салатом, — угощайтесь.

Фродесс подал быстрый перекус, протиснул свой массивный живот под стол и безотлагательно приступил насыщаться.

— Отвратительно готовишь. А ещё толстый... словно горчан, — послышался голос Споквейга невесть откуда, а во Фродесса полетела жестяная бадья, которая, отскочив от угла головы Фродесса (голова у него угловатая), ударилась о стол, уничтожив почти весь наш ужин, из-за чего я огорчился и потом ещё долго пытался заснуть под громкое урчание своего обездоленного живота.

Под утро явился мне прораб. Был одет он в клетчатую рубашку, и была на нём оранжевая каска.

Прозвучал его сиплый голос:

— Этими самыми руками, Лэд, именно ими я возводил этот дом. Ты считаешь себя праведным? Эти руки не любят лицемеров...

После этих слов он приступил душить меня изо всех сил.

Я проснулся в поту. Сердце колошматилось, словно бес на сковородке. Но всё же я решил ещё немножко поспать.

— Ещё спать вздумал?! Ах ты лентяй... — зашипел прораб и продолжил душить с ещё большей яростью.

Я вскочил с кровати и еле отдышался.

На улице рассвело, птички уже во всю расчирикались. Я помолился и успокоился.

Моя старая комната на втором этаже оказалась незанятой. Как вчера сказал Фродесс, личных комнат у них гораздо больше, чем проживающих в доме людей. Моя старая скрипучая комната... Помимо кровати в ней было все, что я так люблю: сундуки, мешки, мебель с ящичками — и всё пустое. Теперь у меня столько свободного места под вещи! Вещей, правда, нет, разве что десятки разнокалиберных крестов, дюжина молитвенников, пара священных Писаний, святая вода, роба, мантия как у волшебника, балахон как у еретика и всяко-разные приспособления для колдовских утех.

Я вышел из своей комнаты и отправился в гостиную. Там я встретил Снолли, которая сидела в кресле и употребляла дюшес.