Хигналир (СИ)

— Они мне предложили убить “мастера Нишиоку”, — рассказал я ей.

— Кого? Мастера Нишиоку? Зачем?

— Вон тот жирный организм боится за свою жизнь. Я отказал. Мастерами абы кого не называют, с мастерами бодаться — жизнь свою не уважать.

— И правильно. Нам сейчас не до приключений. Ну, что, выпьем?

— Да, желудок расправить надо.

По стаканчику, и потом ещё разок.

— Бог смог, и мы сможем, — воодушевил я.

Ещё разок.

— В нашем мире счастливая жизнь — забвение, а хандра — озарение. Потому что мир наш — конченый, — деморализовала Снолли.

И ещё разок-другой. Окружающий шум приобрел монотонный характер.

— Стоит ли гибель тысячи мужей одной слезы скорбящей вдовы? — задумался я.

— Что ты несёшь? Это как бессмысленные пословицы про брови, — негодовала уже слегка прибухнувшая Снолли.

И на посошок. И по косячку.

— Охренеть, всё такое — такое, — поражался я.

— Ага. В точку.

— Как там меня называл Споквейг? “Сущий отрок”?

— Ха, да, чем бы, м-м-м... чёрт ногу не тешил, ей богу. А моя бабушка про нас, молодых, говорила: “Такие, как вы, должны собирать горшки в Ерусаламе”.

— Ха-ха-ха. Кажется, я обкурился до флуктуаций.

— В гонке упоротости ты всегда лучший гонщик, — отметила Снолли и задумалась. — Я тут сижу и думаю, а чё монах за работа, если он просто сидит и ниче не делает, мудрец что ли какой-то?

— Ты что, он же молится и о нас всех думает. Кстати, зачем было нужно так грубо прогонять Педуара?

— Да чё ты за него вообще вспомнил? Зачем так грубо? Спроси Лорда Ирдонта. Он ощутил на себе, что такое общение ради выгоды, когда купил хрустальный унитаз. Все вдруг стали набиваться ему в друзья. А местный владелец сети платных туалетов попросил руки его дочери.

— Эм... И какие выводы можно сделать?

— Что мир — конченый. Особенно люди, вроде того жирного мужика, что разговаривал с тобой и все одноумственные остальные, — Снолли посмотрела на Хрунью.

— Бахар Хрунью, — размеренно произнес я.

— Какой он омерзительный, фу. Как мой косный папа, да и все устье моей семьи... Среднестатистический отец только и делает, что пьёт, бьёт и бредит. А мой родной батя лупил меня, ещё когда я была в утробе матери, — Снолли замолчала, ненадолго призадумалась. — Знаешь, почему тебя Споквейг изначально так не взлюбил?

— Я тоже много об этом думал. Порой говорил: “Ты мой придаток, понимаешь?” А на следующий день: “Ты неэффективный”.

— Я тоже “не эффективная”, так что дело не в этом. “Делаешь по конец рукавов!” — кричал на меня.

— Ну, не знаю.

— Реальность беспристрастна, — Снолли навалилась локтями на стол. — Споквейг неисповедим. И весь жизненный путь холопа есть избегание вызывающих плохих ощущений вещей. Реальность беспристрастна, в этом всё и дело, понимаешь?

Я хотел сказать, что это не ответ, а фуфло, но она предвидела мою реакцию и, не дав и букве уст покинуть, разъяснила:

— За этим всем ничего замысловатого не кроется, в этом и глубинный смысл. Такие дела, — Снолли потянулась за следующей бутылкой в сумку. — Все такие. Достали, бесят, — она презрительно оглядела всех постояльцев.

— Отец считал, что у меня нет стержня... Я же считаю, что он есть, его просто надо нащупать, — вздохнул я и закрыл глаза...

Что же это такое?! Возник яркий и сочный образ в голове.

— Я вижу сны своего детства! Бананы султана! — пискнул я от эмоций.

— Пищишь как детская игрушка-скример, — заворчала сестра.

Судя по движению бровей, Снолли не разделяла моих красок. Она тоже прикрыла глаза, насупилась, и затем показала мне ещё более недовольный взгляд.

— Теперь из детства вспоминается только та стрёмная кукла, что подарил Спок... Я куклу ту очень боялась, от каждого её кашля вздрагивала.

— Но же есть в Споквейге что-то хорошее, — Снолли хотела перебить, но я не остановился, — вспомни, ты помнишь, он учил дерево играть на скрипке?

Снолли промолчала. Я продолжил:

— А в самом детстве, отец и мать говорили нам с Авужликой, что мы — гномы, поэтому маленькие, и что на самом деле они ненамного старше нас, и что высокие, потому что в отличие от нас они не гномы, а люди.

— И что мне теперь на дудочке сыграть?

— Ну что ты как обиженная снежинка?

— Я не обиженная, я заёбанная. С одной стороны, источник вечного пиздеца Споквейг, с другой — тупые говноглоты.

— Ты про кого?

— Про людей.

— Надеюсь, что не про всех, а то это как-то...

— Напиши это пожелание на листочке и положи себе под подушку, — разъязвилась прибухнувшая вечно сварливая Снолли.

Мы решили переждать ночь в Чурьбовке. Я спросил у бармена:

— Будьте добры, подскажите, где тут можно заночевать?

— У нас. Но вам не предоставляем.

— Что? Почему?

— Ты не уважил нашего босса, значит места тебе здесь нет.

Какой-то пьяный хриплый серощетинистый мужик за барной стойкой повернулся ко мне:

— Это чё, это ты Хрунью не уважаешь? Ты чё, попутал?

— Что попутал? — попутал я.

— У-у-у, ну все, это залет, пизда тебе.

— Э, ты чё, нах? — присоединился другой алкаш. — Очко с кулачок?

— Ща с вертухи пропишу, — подошёл ещё один.