Хикикомори

Я – само воплощение скуки. За последние дни я научился не делать абсолютно ничего. Даже не гонял в «Медальку», несмотря на то что меня приняли в свой круг. Если бы не фрау Кениг, сидел бы я сейчас в классе, пялясь на плоскости – слева калькулятор, справа локоть Яна, покрытый золотистым пушком. В папке спрятана шпаргалка, передо мной – ряды напряженно думающих голов. Но фрау Кениг все-таки сделала свое дело. Можно ли что-то теперь изменить? И хочу ли я что-то менять? У классухи нашлись причины сделать так, чтобы этого милого мальчика, которого все зовут Тилем, не допустили до сдачи. Это она пустила в затхлой атмосфере учительской слух, что он может быть опасен для других. Она рассуждает о человеке, словно он представляет собой пинбол-машину. Словно достаточно просто двигать лапками, чтобы не уронить шарик. – Давай, пошевели мозгами, Тиль! Это и есть жизнь, любит повторять она – для того чтобы осуществить любое желание, необходимо лишь набрать очки. Но у этого милого мальчика, кажется, вообще нет никаких желаний: стоит только его коснуться, стоит только подойти к нему не с той стороны, как включается тилт, и управление шаром блокируется. Вот как она все интерпретирует! Как вы яхту назовете, так она и поплывет: смотрите, у Тиля снова включился тилт! Его мозги пасуют, лапки беспомощно опускаются, и шарика раз – и нет: он канул в Лету. Весьма оригинально, ничего не скажешь! Словно я и впрямь тупой игровой автомат, который стоит только не так повернуть или неловко задеть – и вот его уже заклинило. Киллом по Тилю! И вот на основании этого я теперь помираю со скуки, покуда остальным аттестуют их зрелость. Но для меня речь идет вовсе не о заряженных частицах в однородных полях. Речь идет о жизни и смерти.

Появилось кое-что новенькое: птицы прилетели. Вот уже почти месяц у меня нет никакой нужды выходить на улицу. Настрой отличный. Перелетные птицы – символ перемен: возможно, дело в них. Кажется, и у Карла дела пошли на лад: он бодро переминается с ноги на ногу за молочным стеклом окна ванной комнаты. Весна – время почистить перышки: представляю, как он, неистово фальшивя, от души горланит «Кантри роудс», как при этом поправляет редкие пряди на голове, потирает заросшую щетиной шею, обдает подбородок и щеки чуть теплой водой, проводит бритвой снизу вверх, подравнивает усики, топорщит бакенбарды, обрезает волоски в носу, чистит уши палочками. Как включает после этого погромче радио, кивая в такт звучащей все звонче и звонче мелодии.

По его спине сбегают потоки воды, покуда он тщательно намыливает все тело. Начинает с затылка, проходится по ушам, переходит к лицу, спускается по шее к лопаткам. Руки его заныривают за спину, как у заправского акробата. Проведя по волосам на груди, он спускается по дорожке растительности на животе к лобку. Ногам уделает особое внимание. Трет изо всех сил, ему кажется, будто он может просто содрать старую кожу, и под ней появится новая. Словно это способно изменить его жизнь. Но забывает, что для этого нужно и внутри как следует себя отдраить и обновить.

Он открывает запотелое окно, насухо вытирает голову и туловище полотенцем, промакивает живот, подмышки, с трудом забирается за спину. Смотрит наружу, вверх, в небеса, как будто ход его дня может зависеть от того, хорошая ли будет погода. Если бы у меня был способ добраться до «Мальборо Голд», я бы тоже с удовольствием выкурил с ним сигарету той марки, что он предпочитает. Нас разделяет не только дистанция, но и то, что мы оба не выходим из дома.

На этой неделе буду вставать рано, чтобы сравняться с остальными жаворонками. Воспользуюсь новообретенной тишиной, чтобы погрузиться в медитацию. Или чтобы смастерить что-нибудь. Я чувствую в себе огромные запасы энергии. Чувствую себя великолепно!

День двадцать шестой. Меня перестали кормить. Не подано ни круассанов на завтрак, ни манки на обед. Кашель сухой и металлический, эхом разносящийся по комнате. Я не решаюсь выходить, чувствую себя чересчур больным, чтобы встать на ноги. Родные сразу же решат, что я здоров, и отправят на всю весну в какой-нибудь лагерь. Так что я лежу и, скучая, слушаю собственные монотонные удары сердца. Неужто они забыли о своем смертельно больном ребенке? Вечером квартиру наполняет запах фондю и вишневой настойки. Голод оказывается сильнее воли.

7

Все празднично освещено. Лампочки, приспособленные к кончикам оленьих рогов, льют на уютно сидящих за столом свет. По центру стола над пламенем свечи стоит глиняный горшок. В вязком сыре торчат вилки для фондю. Большие корзины полны нарезанного хлеба. Гостиную наполняют острые запахи: белое вино, остывший табак, сливочный жир. На концах стола заняли места Тегетмейеры-старшие, вдоль расселись Рейхерты. Перед каждым – щедро наполненный бокал.

– О, Тиль, прошу, присоединяйся. Мы как раз собрались приступать, – Карола сидит лицом к дверям, за ней в широком окне виден дом напротив, над которым раскинулось вечернее небо. Тиль присаживается рядом с герром Рейхертом; тот кивает в знак приветствия.