Хикикомори

В последние дни мать не реагирует на весточки от меня. Кажется, кто-то объявил мне бойкот. Я меняю стратегию, прижимаю ухо к двери. Жду, когда заслышу ее шаги. Их я научился отличать: Анна-Мари ходит, словно приплясывая, отец топает, а мать бегает по дому быстро и целеустремленно, резко останавливаясь, чтобы что-то рассмотреть или взять в руки. Затем снова куда-то движется, чтобы вновь остановиться.

Нужного момента приходится ждать долго. Вот она стоит у входа, вот – у сайдборда. Как только она направляется в мою сторону, я проталкиваю под дверь записку. Она останавливается. Я слышу ее дыхание, слышу, как тихо хрустит коленка. Шорох. Она присаживается, затаив дыхание. Я, прижавшись носом к двери, тоже стараюсь не дышать. Слышу, как она скрывается в кабинете. Тишина. Затем ее торопливые шаги вновь приближаются к моей двери, в щель пролетает первый ответ: «С сыром или с колбасой?» Мой поставщик вышел на связь! Пишу на обороте: «Мама, и с тем и с другим, пожалуйста. Это поможет мне в работе над проектом. Проектом будущего Тиля». Переминаюсь с ноги на ногу.

Проходит какое-то время, прежде чем она возвращается. Читаю: «Готово». Записка прошита ниткой, уходящей под дверь. Тяну за нее, словно собираясь заглотить брошенную наживку. Что-то мягко ударяется о дверь. Я открываю ее и вдергиваю в комнату пойманную булочку. Мама со своими странностями снова испарилась, но мой план по налаживанию поставок еды сработал. Я с аппетитом откусываю кусок и вдруг напарываюсь на еще один листок: «На обед будешь: а) спельту, б) савойскую капусту, в) крем-суп из тыквы?»

Я дожевываю вторую половину булочки. Ненавижу все из перечисленного. По поводу спельты это явно шутка. Даже сама она ее не ест. Я вырываю из тетради еще один клочок и отвечаю: «В. Но я так не играю».

Перед тем как пойти в душ, отец съедает на завтрак огромную порцию ананасов с обезжиренным йогуртом. «Как у ольмеков, – повторяет при этом он, – начинать день надо с укуса солнца, прежде чем подставить спину водопаду, стекающему в сенот Шкекен». Папа с одним рюкзаком на плечах исколесил весь свет еще в те времена, когда слова «бэкпэкинг» даже не знали. Поэтому для таких простых вещей, как, скажем, «душ», в его лексиконе присутствуют весьма путаные термины. Он до сих пор много путешествует, правда, теперь останавливается преимущественно в роскошных отелях «Клаб Мед» с прилегающим конгресс-центром, где он уже заимел славу высококлассного оратора за счет выступлений, в которых пытается привести к общему знаменателю пластическую хирургию и свое антропософское видение человека. Возвращаясь с подобного мероприятия, он держит в кармане еще по меньшей мере три новых приглашения. Мать считает, что он это заслужил. Я же думаю, что он с тем же успехом может крутить на сцене хулахуп, и люди все равно не перестанут его звать. Она допытывается, хотя уже с явным скепсисом, не женщины ли стоят за организацией такого рода мероприятий – на что отец лишь лукаво улыбается.

На окне пятый день подряд одна и та же птица теребит сворованные крошки пиццы. Ее нетрудно узнать – день ото дня она все жирнее. Если следовать философским взглядам моего отца, толстые люди склонны к унынию, а унылые, как правило, нездоровы и неуспешны. Вот так все просто. Сам он ну никак не подходит под определение «толстый», но, как говорит мама, вынужден следить за фигурой, чтобы не прибавить, особенно что касается такой проблемной зоны, как живот. Закипает турка. Отец литрами пьет эспрессо. Звенит чашка; тут же другая шмякается об пол. Каждое утро у него что-нибудь да падает из рук. Я решил, что пора ставить отдельные зарубки. «Его руки трясутся, как осиновая листва». «Осиновая листва» – звучит смешно, когда я пытаюсь это произнести; я даже не знаю, как выглядят осины. По крайней мере, пальцы отца дрожат, когда он вытягивает руки в стремлении убедить нас с Анной-Мари, что он не представляет угрозы для пациентов. «Какая там опасность! – повторяет мать, протягивая нам пачку фотографий, наверняка любовно подверстанных секретаршей в фотошопе. – Стоит только сравнить до и после, как все становится очевидно!» Хлопает дверь. Я считаю до семидесяти двух. Стрекоча, поднимаются рулонные ворота гаража. Чем бы теперь себя занять?

Конец мая. Я гамаю и пялюсь в окно. Просыпаясь, пишу записки, жду, потом ем, когда придется. Моюсь раз в неделю, стираю тогда же. Веревка без дела не висит.