Хильдегарда Бингенская

Такие слова трудно воспринять безоговорочно и сразу. Хильдегарда говорит о своей тревоге, но настаивает на том, что данное ей повеление было, совершенно очевидно, непререкаемо: «Как же это сделалось? Трудно плотскому человеку уразуметь подобное, но случилось так: по прошествии юности, достигнув зрелых лет, когда приобретается совершенная сила, я услыхала глас с неба, говоривший: “Я есмь Свет живой, просвещающий всякую тьму. Человека, которого Я избрал и, как Мне было угодно, чудным образом посвятил в великие чудеса, Я отделил от древних людей, видевших во Мне многие тайны. Но Я распростер его на земле, дабы он не превознесся надменностью духа своего. Мир не познал от него ни радости, ни услады, ни помощи ни в чем, что дано было ему в принадлежность, ибо Я лишил его всякого дерзновения и упорства, оставив в боязни и ужасе от своих скорбей. Ибо он страдал до самой глубины плоти своей, терпя пленение духа и чувств, терпя великие телесные страсти; никакой безопасности ему не осталось, но во всем вокруг себя он видел себя виновным. Ибо Я затворил его разоренное сердце, чтобы дух его не превознесся гордыней или тщеславием, но чтобы он находил в них не радость и ликование, а страх и муку. И так он, в силе Моей любви, стал искать в своем духе то, что открыло бы ему путь к спасению. И был найден некто, кого он возлюбил, сочтя верным и подобным ему самому в деле спасения Моим Промыслом – дабы открылись Мои сокровенные чудеса и деяния. Тот же не отрекся и не отступил, но пришел к нему, возвысившись смирением и добрым произволением, и приклонился со многими воздыханиями. Потому ты, человече, принимая то, что Я обращаю к тебе ради явления вещей сокровенных, не в смятении обманутых надежд, но в чистоте простого духа напиши, что видишь и слышишь”».

«Я же, – продолжает Хильдегарда, – видев и слышав все это, сомневалась и боялась неверно уразуметь и из-за разноречивости человеческих слов долгое время отказывалась писать, не по упрямству, но по смирению, пока не была к этому принуждена на ложе скорби, на котором распростерлась, пораженная язвой Божией так, что занемогла многими недугами сразу. Я испросила и обрела [ответ] в свидетельствах благородной молодой девы доброго нрава, а также мужа, к которому я, как уже говорила, втайне прибегала за советом, и приступила к писанию. И пока я это делала, ощущая великую глубину [священных] книг, я восстала от одра болезни и вновь обрела силы. Посвятив этому труду десять лет, я едва смогла завершить его. Во дни Генриха, архиепископа Майнцского, и Конрада, короля Румынского, а также Конона, аббата обители Святого Дизибода, во времена Папы Евгения мне были явлены эти видения и написаны эти слова. И я сказала и написала не по склонности моего сердца или иного кого из людей, но так, как я видела их в небесном видении, как слышала и приняла сокровенные тайны Божии. И вновь услышала я голос с неба, говорящий: «Возопи же и напиши так».

Язык видения удивителен. Удивительно, прежде всего, это слово – «человече», то есть человеческое существо, человеческое создание. Оно свидетельствует, что Хильдегарда действительно была призвана пророчествовать, быть устами Бога, лишь воспроизводя слова, которые ей диктуются. На этом она будет настаивать всю жизнь, утверждая, что не говорит ничего, что исходило бы от нее самой, но лишь передает то, что глаголет «Свет живой».

Это предисловие к первой книге, написанной Хильдегардой, говорит о важнейшем повороте в ее жизни, которая с этих пор примет новое направление. Момент этого поворота можно определить довольно точно. На составление первой книги, которую она назвала «Scivias» – «Познай пути [Господни]», ушло десять лет. То есть она работала над ней примерно с 1141 по 1151 годы. Но книга отнюдь не была единственным занятием Хильдегарды, которая на протяжении этого времени занималась множеством других дел и начала ту неутомимую деятельность, которая была ей так присуща.