Химера

И майор Лихобабенко замолчал, почему-то даже не поражаясь тому, что происходит. Обычно приказы отдавал он. И их беспрекословно выполняли, страшась того грозного, пусть и невидимого, меча Немезиды, который он держал в своих руках. Но мужчина, с которым он сейчас разговаривал, казалось, имел право отдавать приказы. И не потерпел бы их невыполнения. Майор Лихобабенко никогда не забывал, что человек обязательно должен бояться, чтобы с ним не случилось ничего плохого. И, следуя своей теории, он не собирался выяснять, насколько далеко может зайти незнакомец, чтобы его приказы были выполнены. Майор Лихобабенко, повинуясь своему «нюху», боялся его. Это был почти панический ужас, на уровне подсознания. Никогда в жизни до этого Антон Лихобабенко не испытывал подобного, даже в детстве, когда просыпался ночью в своей кроватке и ему чудилось, что по его комнате бродят кровожадные чудовища, отбрасывая косматые тени на потолок, когда за окном по улице проезжали запоздалые авомобили с включенными фарами.

Те детские чудовища могли его только съесть. От этого незнакомца можно было ожидать намного худшего. Майор Лихобабенко в этом не усомнился ни на мгновение.

Но вместо того, чтобы обрушить на человека казни египетские, Фергюс открыл портфель, который всегда носил с собой, и достал из него толстую пачку денег.

– Здесь десять тысяч долларов,– сказал он, протягивая деньги майору. – Это аванс. А когда вы раскроете это преступление, то я выплачу вам премию в размере одного миллиона.

– Долларов? – поразился майор Лихобабенко.

– В любой валюте, по вашему желанию, – ответил Фергюс. – Но имейте в виду, вам придется отработать эти деньги честно. Я прослежу за этим.

Майор Лихобабенко хотел было обидеться, но передумал.

– Вы будете докладывать мне, как продвигается расследование, – потребовал Фергюс. – Мне нужны номера всех ваших телефонов – рабочий, домашний и мобильный, чтобы я имел возможность связаться с вами в любое время суток.

И майор Лихобабенко беспрекословно выполнил и это требование.

– Люди, которые погибли при пожаре этого дома, были мне дороги, – сказал Фергюс, пристально глядя на майора. – Вы меня понимаете?

Майор Лихобабенко кивнул. Он очень хорошо понимал, что с ним произойдет, если он вдруг забудет об этом. Понимал даже не разумом, а тем неведомым, что таилось в глубине его подсознания. На самом дне. И оно было намного мудрее и осмотрительнее, чем человеческий разум.

Глава 7

Парижский воздух буквально опьянил Алву. Она словно вернулась домой после долгих скитаний по миру. Париж давно уже стал ее настоящим «home swееt home».

Заканчивался сентябрь. Алва, как истинная парижанка, называла этот время года «la rentree». После сезона отпусков магазины возвращались от летних скидок и распродаж к обычным устойчивым ценам, газеты увеличивали объемы и тиражи, воздух становился прохладным и влажным, а вечерний круиз на катере по Сене снова приобретал поэтическое очарование. Не говоря уже о множестве замечательных ресторанчиков, раскиданных по тихим парижским улочкам и берегам Сены, где можно было заказать бокал настоящего французского вина, способного поднять настроение и подарить ощущение счастья в любую погоду, такую изменчивую в Париже.

Алва любила «la rentree». И то, что она вернулась в Париж именно в конце сентября, в любое другое время сделало бы ее счастливой уже только от этого. Но не в этот раз. Мысль, что ей придется убить своего мужа, портила ей настроение.

Зато Филипп был весел и жизнерадостен за двоих. В полете он буквально изводил ее своими разговорами о японских самурайских мечах.

– Может быть, тебе приобрести катану? – спрашивал он самым серьезным тоном, словно действительно пытался ей помочь в выборе. – Этот двуручный меч для любого японца – друг, советчик и почетный гость в доме. Без него не могут состояться ни торжество по случаю рождения наследника, ни свадьба, ни похороны. При новоселье жители Японии первым в дом заносят катану – как символ новой жизни.

– А тебе не кажется это странным? – удивлялась Алва. – Меч для убийства служит символом новой жизни.

– Японцы считают, что человек, впервые взявший в руки традиционный самурайский меч, духовно перерождается, – пояснял Филипп, скрывая насмешку в глубине своих шальных глаз.

– И все-таки, вселяясь в новый дом, я по старинке отдала бы предпочтение кошке, – заявляла Алва.

– Это потому, что ты не японец, – отвечал Филипп и громогласно смеялся на весь салон самолета, привлекая к себе внимание остальных пассажиров. Но это его не стесняло, в отличие от Алвы, которой впервые в своей жизни хотелось быть незаметной, а еще лучше невидимой. Она не могла забыть, что во Франции за убийство мужа жене отсекают голову на гильотине. И хотя она была не француженкой, а эльфийкой, это ее не утешало. Месть Совета ХIII за смерть Лахлана могла быть еще ужаснее.

Перелет до Парижа превратился для Алвы в настоящую муку. И когда самолет приземлился в аэропорту Шарля де Голля, она испытала истинное облегчение.

– Снимем номер в гостинице? – спросила она Филиппа, возбуждаясь при одной только мысли об этом.