Химеры

— Да сдались вы Сумеркам. На хер, прямо скажем, сдались.

День натягивает ботинок, закрепляет завязки, старательно бормоча под нос те самые слова, которые ему не положено знать.

У него светлые — как льющееся золото — волосы, стянутые в хвост; косульи вишневые глаза, четко очерченные темными ресницами — будто подведены. Мешковатый камуфляж и грубые ботинки кажутся издевательством.

На тонком запястье болтаются металлические часы-компас. День подсовывает под них рукав, чтобы не жглись и не спадали.

Они идут уже вторые сутки — марш-бросок по пересеченной местности, ночевка в холмах под известковым намывом, костер — нельзя; Рамиро коротает время, мысленно считая охваченные войной провинции, сбивается, шепотом уточняет у напарника, что там с Агиларами, послан, — остаток ночи проходит в мрачном молчании.

— Чертовы люди…

— День, уймись уже, а?

Полгода назад на головы воюющим лордам свалился юный король Лавенг. Все было как в древней легенде — Сумерки, давно уже отвернувшиеся от людей, разверзлись и отдали отпрыска семьи, считавшейся давно уничтоженной. С королем пришли дролери из Холмов — как знамение чуда, как инсигнии монаршей власти.

Легенды не в моде. Война продолжилась. И тогда дролери остались.

— Макабра, — Рамиро поднес к глазам бинокль, тяжелый, на правой линзе — царапина.

Недурно они устроились.

Военный аэродром мятежных лордов укрыт в Холмах, затянут маскировочными сетями, — легко заплутать и сбиться с пути. Ангары выкрашены под пастушьи дома, с воздуха вообще хрен увидишь.

Но с ним нежный дролери, который ходит по земле не тревожа веток, читает звезды, может не спать сутками.

Вот только ботинки натирают.

— Не думай так громко. Мешаешь.

День возится с настройками аппаратуры, разбираться в которой люди научатся лет через сто.

Дролери принесли с собой волшебство, красоту, изящество… и технику.

— Чтобы дать легенде небольшой шанс, — бормочет он, подкручивая верньеры. — Очень маленький. Наведемся, и Вран ударит с воздуха. Жаль, расстояние до цели… тоже небольшое.

— Ах-х-х-х-х….

С неба падает огонь.

Рамиро зарывается лицом в сухую траву.

От взрыва закладывает уши.

Горячий, как из печи, воздух проносится над ним плотным потоком.

День, вжатый в землю, всхлипывает, потом снова ругается.

Потом они долго лежат молча, стараясь не слушать звериные крики, сухой треск боеприпасов, новые взрывы, уханье и хлопки.

Еще потом становится тихо.

Рамиро отпускает дролери, которого неизвестно когда успел уткнуть носом в кочку и навалиться сверху, садится, прислонившись к глыбе запекшейся глины. Выдыхает. Ищет флягу, не находит и замирает в неподвижности.

— Когда мы победим… — День откидывается назад и прикрывает длинные, невозможно-вишневые глаза, обведенные красными кругами. Волосы обгорели и висят неаккуратными прядями. — Когда мы победим, я заведу себе замшевые ботинки, шелковый пиджак, рубашку из тонкого батиста, шейный платок цвета сливы…

Он долго еще перечисляет шмотки, облизывает пересохшие губы, сглатывает, потом что-то говорит снова. Едва слышно.

— Конечно, — отвечает ему Рамиро. Волосы на затылке слизнуло начисто, пилотка потерялась. Гимнастерка на спине истлела и Рамиро чувствует, как она лопается и распадается лоскутьями при любом шевелении. — Все, что угодно, Денечка. Все, что хочешь. Все, что ты захочешь.

Короткий и злой смешок напарника пробирает его до костей.

Пепелище на месте Макабры все еще пышет жаром, в воздух взметываются клубы пепла — как стаи ночниц; но черный густой дым постепенно разносит ветром.

Небо над Макаброй — лазоревое…

— Рамиро! Очнись, я с тобой разговариваю.

— А? Да, День, я тебя внимательно слушаю.

Рамиро проморгался и посмотрел на собеседника, тряхнул головой, словно отгоняя давно рассеявшийся едкий дым.

— Я говорю, запиши телефон моего портного. То, в чем ты появился на открытии своей прошлогодней выставки, живо напомнило мне ассортимент помойки.

— Не могу сказать, что ты мне не повторяешь об этом весь год.

— Рамиро, — голос Дня не оставлял никаких возможностей для возражений. — Запиши. Сейчас же.

Рамиро тяжело вздохнул и нацарапал злосчастный телефон на первом попавшемся куске крафта.

* * *

«Айрон» вышел из плотного, как взбитые сливки, слоя облаков, миновал меченые белым вершины Техады, стиснутую горами крепость Занозу, выстроенную на неприступном острове среди реки, и плавно пошел на посадку.

В иллюминаторе виднелись пестрые лоскутья полей и виноградников, рассеянные по одиночке белые дома фермеров, редкие темно-зеленые купы оливковых деревьев и частоплетеная сеть дорог.

Амарела откинула голову на спинку кресла и устало прикрыла глаза. Всю прошлую ночь она почти не спала, в голове шумело, под веки как песку насыпали. Пара бокалов белой седы, выпитых для бодрости, дела не поправили.