Химеры картинной галереи

– Звонил Протопопов. Он был в лаборатории и видел проект заключения по экспертизе осколков твоей кружки.

– Что в заключении?

– В кофейных остатках содержится амлодипин.

Загрустив, Надежда опустила голову.

– Все ясно.

– Это еще не все. На кружке нашли около десятка пальчиков, пригодных для идентификации. Как только Протопопов мне позвонил, я поехал в лабораторию и через знакомого их выудил. Сразу пробил по базе. Помимо твоих отпечатков и отпечатков Шимаханского, есть еще три. Один, я полагаю, принадлежит вашей Виктории. Два остальных – другому человеку…

– Уже знаешь кому? – нервно поинтересовалась Надежда. – Прошу, не тяни!

– Два пальчика принадлежат твоему Тищенко.

– Вот оно как… – Надежда пораженно застыла. – Зачем же он брал эту чашку?

– Например, затем, чтобы выбросить. Скорее всего, он знал, что в кофе были таблетки.

– Значит, убийца – он?

– Не знаю. Но так или иначе он что-то скрывает.

– Тищенко не мог хотеть гибели Шимаханского. С его смертью он потерял возможность иметь свое ателье.

– Тем не менее случилось то, что случилось.

– Как думаешь, что сделает Осташевский?

– Повесит на тебя всех дохлых собак.

– И что делать нам?

– Нужно колоть Тищенко.

Надежда насторожилась:

– Как?

– Есть у меня один план.

Они придвинулись друг к другу, как заговорщики, и Астраханский продолжил:

– Тебе нужно взять такую же чашку, налить в нее кофе и высушить…

Она сразу же продумала технологию:

– Например, феном.

– Положи чашку в прозрачный пакет и сделай так, чтобы Тищенко пришел в твой кабинет и увидел ее. Когда ты будешь твердо уверена в том, что он заметил чашку, выйди из кабинета.

– Но как мы узнаем, виновен он или нет?

– Я буду за ним наблюдать. Как только он возьмет в руки чашку, я зайду в кабинет и вытрясу из него правду.

– Когда я должна это сделать?

– Затягивать нельзя. Давай завтра утром.

– А если он не заинтересуется чашкой?

– Заинтересуется.

– Почему ты в этом уверен?

– Если на той чашке остались его пальчики, значит, Тищенко рассчитывал, что ее не найдут.

– А если он прикасался к чашке во время примерки?

– Завтра все узнаем. – Астраханский повел головой и прислушался: – Мне показалось или ты тоже это услышала?

Надежда замерла. Из-за стены послышался крик Ираиды Самсоновны. Они бросились к двери и спустя мгновение ворвались в ее кабинет.

– Что происходит?!

Надежда и Астраханский увидели, как Валентин Михайлович Соколов энергично валтузит Власова. Освободив одну руку, он влепил Григорию Александровичу пощечину. Было очевидно, что она не первая и не последняя.

Держась на расстоянии, Ираида Самсоновна вскрикивала:

– Да что же это такое! Немедленно прекратите!

Власов извернулся и ткнул Соколова кулаком, тот пошатнулся, но от него не отцепился.

Лев Астраханский бросился к дерущимся и растащил их в разные стороны.

– Вы что? С цепи сорвались? – спросил Лев с недоуменной улыбкой.

Разгоряченный и от этого еще более аристократичный Соколов повернулся к Ираиде Самсоновне и с пафосом произнес:

– Я люблю вас, Ираида Самсоновна!

Власов посмотрел на него, потом на нее и вытер с губы кровь:

– Да пропадите вы оба пропадом!

Григорий Александрович вышел из кабинета, хлопнув дверью. За ним собрался выйти Соколов, но Астраханский вызвался сопроводить его до закройной.

Оставшись наедине с матерью, Надежда с осуждением спросила:

– Доигралась?

– Не ожидала от Валентина Михайловича такого накала страстей, – призналась Ираида Самсоновна. – Надо же, что придумал: устроить драку в моем кабинете!

– Я бы на его месте сначала настучала тебе, – проговорила Надежда.

– Это слово не из лексикона Соколова.

– Он порядочный человек. Жаль, что ты не ценишь его.

– Ценю… – Ираида Самсоновна спросила: – У тебя нет сигареты?

– С собой – нет.

– Очень жаль…

Вернувшись в свой кабинет, Надежда обнаружила там Астраханского. Она спросила:

– Что Соколов?

– Я проводил его до закройной. Побоялся, что они опять сцепятся где-нибудь в гостиной или на улице. – Лев усмехнулся: – Твоя мамаша – та еще штучка!

– У нее непростой характер, но в целом она неплохой человек.

– Неплохой… Непростой… – повторил за ней Астраханский. – Лукавые слова. Нет, чтобы попросту сказать: характер – плохой и человек – так себе.

– Не смей так говорить. Она – моя мать.

Астраханский подошел к Надежде и обнял ее:

– Прости.

– Знаешь, Лев, меня не оставляет одна мысль…

Он усадил ее на диван и сел рядом с ней:

– Поделись.

– Примерка Шимаханского началась без пятнадцати одиннадцать.

– Ты же говорила, что по сути примерки не было. Был разговор, – напомнил ей Астраханский.

– В данном случае это не имеет значения. Я говорю только о времени.

– Ну, хорошо. И что?

– В пятнадцать минут двенадцатого Шимаханский и Тищенко вернулись из примерочной.

– Ну, если ты говоришь…

– Шимаханский и Воронович вышли из ателье примерно в одиннадцать восемнадцать. Сразу, как только надели пальто.

– Я не понимаю, что тебя так смущает?

– Есть одна неувязка, – проговорила Надежда. – Воронович притащил Шимаханского в гостиную примерно без двадцати двенадцать.

– Ну и что?

– Прошло двадцать минут. Неужели не понимаешь?

– Нет, не понимаю.