Химеры урочища Икс

— Много здесь чудес бывало, — продолжал Александр Петрович. — На месте-то так одно за другим и припоминается… Вот что я тебе еще не рассказывал. Слышал я, что в километре от деревни, на поляне, нашли однажды всаженную в развилку дерева большую стрелу, в рост человека. Стрелу эту из дерева вытащили и забросили на крышу хлева. После этого у хозяина хлева перемерли все животные, а какое-то время спустя скончалась и жена…

— А что же эта стрела из себя представляла и куда ее потом дели?

— Об этом не знаю. Говорили люди: "стрела" — и все тут… Я еще, помню, принес как-то ветку елки с того места — хвоя какая-то была на ней ненормальная. Бросил на двор. Так телка-то у нас после этого вся в поту была. Бабушка как узнала, откуда ветка — меня отругала, а ветку в землю закопала.

А было еще и такое. Рассказывала об этом Перепетуя Паршина. Муж-то ее умер в 43-м году… Вот она и говорит: а ведь отец-то мой (так она мужа называла), нехорошо сказать, а в последние годы перед смертью как бы умом повредился… Я бы, говорит, об этом и не знала, да году в 37-38-м муж исповедовался при мне, вот я и слышала. Рассказал он священнику вот что. Сидел он однажды на скамеечке на берегу реки — было такое место устроено для отдыха, — и вдруг, говорит, словно опьянение напало… Напротив-то елка была, так, говорит, будто бы на ней что появилось, а что — не помнит, и как бы музыка началась… Уснул он так-то. Потом чувствует — смотрит кто-то в затылок, обернулся — а сзади стоят несколько "зеленых" людей, и позади них "на ногах" стоит нечто большое по размерам, а по виду "как хлеб", то есть в форме каравая. Ну вот, стоят эти люди, ничего плохого не делают — и будто бы приглашают его идти за ними. Страху у него никакого не было, встал он и пошел за теми людьми, и поднялись они все в тот "каравай". Сразу же понял он, что требуют от него снять одежду, — он снял. На одежду ту посветили они светом и дают знать, что, мол, одеться можно. Тот их понимает, оделся Стали они ему показывать "маленькое кино", видно все хорошо, как наяву; видел он, говорит, землю, где люди те живут: леса у них мало и лошадки маленькие. И говорят они ему такое: мы здесь в пятый раз, каждый раз по пять лет бываем, и дорога сюда и обратно — по два с половиной года, и вот идут к нам те, кто сменить нас должен, и хотели они здесь быть вроде как к 38-му году, да не ладится у них с дорогой, поломалось что-то, а мы, говорят, ждать тоже больше не можем — припасы кончаются, так уж ты, мол, передай от нас тем, что мы попросим, да молчи об этом… Хорошо помню, Валерий, что Перепетуя говорила об этом после смерти мужа, то есть году в 47-м. Ну а в ту пору в деревне не всякий и черно-белое-то кино со звуком видел, вот и было бабке Перепетуе в диковинку — что, мол, за "маленькое кино" Паршин видел. Из этого да из рассказа его о "каравае" и вывела она, что он с ума сошел…

— Но он согласился передать что-то тем? — спросил я.

— Точно сказать не могу. Сама бабушка умерла в 53-м году, я с ней еще раз беседовал в 51-м, сразу как из армии пришел, но разговор у нас тогда шел о другом — она ведь многое знала. Сын ее после смерти матери переехал куда-то… Впрочем, бабка Перепетуя говорила мне, что после того случая муж ее, как он священнику признался, передавал этим газеты…

Дружественные отношения, возникшие между нами, тихий вечер, свет и тепло костра совершенно успокоили Александра Петровича; он говорил, не опасаясь, что его неверно поймут, высмеют. Я наслаждался его простой и здоровой речью; так говорили те, кто жил здесь; их язык был доступным и емким.

О Русь моя! Из меня, как из куска русского железа, в городах наших, пропахших духом иноземным, соблазнившихся на него, пытались выковать нерусское изделие; и я совсем уже было продался: забыл то, чего не давали мне знать, ушел оттуда, где не был; я не смотрел на сокрытое, не вслушивался в неслышимое, не стучался в запертые кем-то двери… Почти, уже почти я принял за тебя, Русь, городской суд о тебе, гордость за тебя почти променял на чванство тобою. Но где ты была? Что от тебя оставили?.. Где жители твои? Где леса и чистые воды? Где мудрость и святость? Мудрейших истребили. Останки твои, как мощи, ссыхались средь невежества и дикости, в осмеянии, презрении и поругании.

И вот пришел я поклониться мощам твоим. Пришел в урочище, где жили "химеры". Не видно мне смердящих городов отсюда. Какой год? Какой век на дворе? Не знаю я… Здесь травы и ветви, птицы и насекомые все те же, что и тысячу лет назад. Как снаряд, брошенный огнем в поднебесье, одолевает земное тяготение, лишь пока он быстр, так и мы, ослепленные и упоенные движением, оставляем землю, пока огонь молодости мчит нас, но приходит раздумье, предтеча мудрости, и стремимся мы обратно, и льнем к оставленному, припадаем к ключам твоим после дальнего пути.

Так и я вернулся туда, где не был, и спала с меня инородная окалина, и, падший, взирал я на древние тлевшие небеса и текущие туманы. Прости меня, мать. Я у ног твоих…

* * *