Ту женщину я увидел только на пятый день. Я ходил на рынок, как на службу. И не раз, а три, четыре, пять раз в день. Примелькался торговкам и сам знал их в лицо. На пятый день я увидел ее и сразу узнал, хотя она была без платка и лицо ее, обрамленное тяжелыми, светлыми волосами, странным образом изменилось, помягчело и не внушало ассоциаций ни с раскольничьим скитом, ни с жестоким и жадным мужем. С реки дул свежий ветер, она накинула на плечи черный, с розами, платок. Глаза ее были зелеными и брови высоко проведены по выпуклому лбу. У нее были полные, но не яркие губы и тяжеловатый для такого лица подбородок.
Она не сразу заметила меня — была занята с покупателями. На этот раз перед ней лежала груда больших, красных яблок, и у прилавка стояла небольшая очередь.
Я уже привык приходить на рынок и не заставать ее. Поэтому ее появление здесь показалось сначала продолжением грез, в которых ее зовут Луш.
Чтобы успокоиться, я отошел в тень и следил за тем, как она продает яблоки. Как устанавливает на весы гири и иногда подносит их к глазам, будто она близорука или непривычна к гирям. Как всегда добавляет лишнее яблоко, чтобы миска весов с яблоками перевешивала. Как прячет деньги в потертый кожаный плоский кошелек и оттуда же достает сдачу, тщательно ее пересчитывая. Когда гора яблок на прилавке уменьшилась, я встал в очередь. Передо мной было три человека. Она все еще меня не замечала.
— Мне килограмм, пожалуйста, — сказал я, когда подошла моя очередь. Женщина не подняла глаз. — Здравствуйте, — сказал я.
— Мало берешь, — сказала старушка, отходившая от прилавка с полной сумкой. — Больше бери, жена спасибо скажет.
— Нет у меня жены, — сказал я.
Женщина подняла глаза. Она, наконец, согласилась меня признать.
— Вы меня помните? — спросил я.
— Почему же не помнить? Помню.
Она быстро кинула на весы три яблока, которые потянули почти на полтора кило.
— Рубль, — сказала она.
— Большое спасибо. Здесь больше килограмма.
Я не спеша копался в карманах, отыскивая деньги.
— А яиц сегодня нет?
— Яиц нет, — сказала женщина. — Яйца случайно были. Я их вообще не продаю.
— А вы далеко живете?
— Молодой человек, — сказал мужчина в униформе районного чиновника, состоявшей из парусиновой фуражки и слишком теплого, не по погоде, просторного костюма. — Закончили дело, можно не любезничать. У меня обеденный перерыв кончается.
— Я далеко живу, — сказала женщина.
Мужчина оттеснял меня локтем.
— Три килограмма, попрошу покрупнее. Можно подумать, что вы не заинтересованы.
— Вы еще долго здесь будете? — спросил я.
— Я сейчас заверну, — сказала женщина. — А то нести неудобно.
— Сначала попрошу меня обслужить, — сказал мужчина в фуражке.
— Обслужите его, — сказал я. — У меня обеденный перерыв только начинается.
Когда мужчина ушел, женщина взяла у меня яблоки, положила их на прилавок и принялась сворачивать газетный кулек.
— А яблоки тоже особенные? — спросил я.
— Почему же особенные?
— Яйца оказались не куриными.
— Да что вы… если вам не понравилось, я деньги верну.
Она потянулась за кожаным кошельком.
— Я не обижаюсь. Просто интересно, что за птица…
— Вы покупаете? — спросили сзади. — Или так стоите?
Я отошел, встал в тени, достал из кулька одно из яблок, вытер его носовым платком и откусил. Женщине видны были мои действия, и когда я вертел яблоко в руке, разглядывая, я встретил ее взгляд. Я тут же улыбнулся, стараясь убедить ее улыбкой, что неопасен. Она тоже улыбнулась — в ответ, но улыбка получилась робкой, жалкой, и я понял, что лучше уйти, пожалеть ее. Но уйти я не смог. И дело было не только в любопытстве: я боялся, что не увижу ее снова.
Движения женщины потеряли сноровку и стали замедленными и неловкими, словно она оттягивала тот момент, когда отойдет последний покупатель и вернусь я.
Яблоко было сочным и сладким. Такие у нас не растут, а если и появятся в саду какого-нибудь любителя-селекционера, то не раньше августа. Мне показалось, что яблоко пахнет ананасом. Я вытащил из огрызка косточку. Косточка была одна. Длинная, острая, граненая. Никакое это не яблоко.
Я видел, как женщина высылала из корзины последние яблоки, сложила деньги в кошелек, закрыла его. И тогда, сделав несколько шагов к ней, я сказал негромко:
— Луш.
Женщина вздрогнула, кошелек звякнул о прилавок. Она хотела подобрать его, но рука не дотянулась, повисла в воздухе, словно женщина замерла, сжалась в ожидании удара, когда все теряет смысл перед физической болью.
— Простите, — сказал я, — простите. Я не хотел вас испугать…
— Меня зовут Мария Павловна, — голос был сонный, глухой, слова заученные, как будто она давно ждала этого момента и в страхе перед его неминуемостью репетировала ответ. — Меня зовут Мария Павловна.
— Это точно, — второй голос пришел сзади, тихий и злой. — Мария Павловна. А что — интересуетесь?..
Небольшого роста пожилом человек с обветренным, темным лицом, в выгоревшей, потертой фуражке лесника отодвинул меня и накрыл ладонями пальцы Марии Павловны.