Химмельстранд

Эмиль засомневался. Непохоже, что это такой дядька, о каких предупреждала мама. Сказал бы, что у него мешок конфет в вагончике или, к примеру, живой кролик. Попытался бы его туда заманить. Но нет — этот выглядит совершенно незаинтересованным. Его волнует только то, что он услышал. И когда Эмиль не двинулся с места, он пожал плечами.

— Как знаешь.

— Подождите, — крикнул Эмиль. — Я иду.

Нет, вряд ли это такой опасный старик из маминых рассказов. Хоть и не скажешь, что симпатичный, но... одному идти туда страшновато. К тому же опять начало жечь грудь. Он поднялся по лесенке.

Конечно, никакая это не штора. За дверью кемпера — темень, такая плотная, как расползшийся шоколадный пудинг. Дядька утонул в нем мгновенно, и его нигде не было видно. Эмиль помешкал немного и перешагнул порог.

Там, внутри, было темнее, чем если когда зажмуришься. Он обернулся. В проеме двери был виден кемпинг в нескольких сотнях метров. Небо налилось лиловым вечерним светом, но свет этот не проникал ни на сантиметр за порог вагончика.

Он услышал голос странного дядьки. Эмиль боялся, что, когда он ступит за порог, сразу на него наткнется. Но голос звучал издалека, и Эмиль даже не мог определить направление — откуда.

— Надо закрыть, чтобы...

Конца фразы он не расслышал, потому что дверь с грохотом захлопнулась. И стало так темно, что Эмиль пожалел, что с ним нет Сабре. Он один.

Он крикнул: «Эй!», но никто не ответил.

Сердце билось так, что удары отдавались в ушах. И хотя ничего приятного в этих звуках нет, это все же звуки. И звуки эти означают, что он жив и что он здесь. Эмиль потрогал свое лицо, сунул палец в нос и поковырял немного — все как обычно, хотя ковырять в носу запрещено.

Постепенно в темноте проступил лиловый прямоугольник. Эмиль сразу понял — это дверь. Глаза его немного привыкли к мраку, он мог четко указать

— Мама?

— Мамы нет, сынок.

Несколько хрипящих, булькающих вздохов.

— А... где... мама? — мальчик произнес эти слова раздельно, с трудом отлепляя язык от нёба.

— Она вышла. Она...

Он прервался, потому что голова Эмиля шевельнулась — без сомнения, жест отрицания.

— Приведи маму. Это срочно... поезжай...

В гортани опять забулькало, Эмиль опять закашлялся, и несколько сгустков свернувшейся крови попали Стефану на руку.

У Стефана произошло раздвоение личности. Один Стефан оказался не в состоянии справиться с постигшим его горем. Этот Стефан сошел с ума, ему хотелось выть, кричать, биться в тесной тюрьме мозга, а другая версия, другой Стефан, держал сына за руку и притворялся, что вынести горе он все-таки может.

Кашель прекратился.

— Куда я должен ехать?

Эмиль сделал настолько глубокий вдох, насколько позволяла искалеченная грудная клетка, и сказал тем же заплетающимся языком:

— Тьма. Ты. Я. Мама. Срочно... скоро... тьма.

— Мальчик мой, что ты имеешь в виду? Скоро... тьма? Скоро будет темно? Я не понимаю.

Но Эмиль не ответил — вновь погрузился в забытье. Задышал редко и поверхностно. Рука сделалась совсем ватной. Стефан осторожно положил ее на одеяло.

Срочно. Тьма.

У горизонта мрак. Так говорил Петер — у горизонта мрак. Стефан собирался расспросить его поподробнее, но случай так и не представился. Тогда он смутно решил, что и у этого странного мира есть границы. Где-то он кончается.

Срочно.

Вот это выматывающее душу бездействие и послужило причиной появления спятившей ипостаси Стефана. Все что угодно — лишь бы не сидеть без дела, осознавать свое бессилие и ждать, когда этот второй Стефан, этот псих, окончательно возьмет верх.

Стефан присел на корточки, подсунул руки под большую диванную подушку, на которой лежал Эмиль, и поднял, стараясь не уронить зверей. Еле удержался, чтобы не взвыть от резкой боли в сожженной спине.

Боком вышел из кемпера, спустился по лесенке и устроил Эмиля на заднем сиденье. Черепашку и Хипхопа уронил по дороге, пришлось вернуться.

Постоял немного с ремнем безопасности в руках, пытаясь сообразить, как же пристегнуть Эмиля.

Срочно.

Он махнул рукой и отпустил пряжку. Ремень быстро уполз в гнездо.

Поцеловал Эмиля в лоб, обошел машину и сел за руль.

Втянул на Эмиля — глаза по-прежнему закрыты. Посмотрел на зверушек и произнес слова, которые всегда говорил Эмиль, когда собирался в какое-нибудь опасное путешествие — например, на Меркурий.

— Ну что, поехали?

***

Дональд так и лежал на капоте, перегнувшись и приложив щеку к еще не остывшему металлу. Он перестал кричать — не было ни сил, ни желания. К тому же он понял, что и не хочет, чтобы Майвор вернулась. Во-первых, не хочет видеть ее опостылевшую физиономию, а во-вторых, не хочет и боится узнать, что с ним и какие у него шансы выжить.

Поначалу жгучая, почти невыносимая боль в сломанных костях таза постепенно стихла и продолжала стихать по мере того, как кровь все слабеющими пульсирующими струйками продолжала вытекать из отрубленной руки.

Голова кружилась, и осталось единственное желание — чтобы его не трогали. Если сдать машину назад, весь его немалый вес придется на кости таза, и боль вернется.