Хинд (СИ)

Сравнивать было нечего. На обоих снимках одно лицо. Шахин почувствовал себя оскроблённым в лучших чувствах – мало того, что страхолюдину пытались сплавить, так ведь ещё и хотели обмануть.. И кого? Его, великого и прекрасного. Но почему папа её одобрил? Даа, кажется, дома будет кипиш. А может..

Он вышел из кухни и, поплутав минутку в ответлениях широкого – метра три – коридора, нашёл единственную запертую дверь.

- Лабаай.. – постучался в неё.

- Ичё? – донеслось словно из подземелья.

- А может у неё был муж? Я не интересовался этим, думал, если в школе учится, то и так ясно…

- Индюк ты, Шаха. – Дверь открылась, чуть не двинув Давудбекова в лоб. В глубине раздался бесшумный, ощутимый лишь нутром на ультразвуковых колебаниях, шум спускаемой воды. - Я сам с ней не был, не моё, но вот мои коты..

- Чего?

- Нечего. Дешёво и сердито. Она покрылась неделю назад, как они её отколотили за понты и погнали..

Ну и вляпался ты, Шахин. Искал дуру, чтоб соврать про никях, а самому сделать муту, а на деле нарвался на прости-господи, ищущую дурака на свой приманочный платок. Даа.. Смотри, смотри, как бы не уронил сей прокол тебя в глазах Бори. Глаза Бори – это вторые глаза Шилы. Пора, кажется, сматываться до разогревания обстановки..

- Пока там был – Настоящий Боря лёг на пол и теперь ногой указывал направление – на закрывшуюся дверь, - звонил Гога.. Подъехать хочет. Чё, Шаха, кто будет звонить в ресторану по теме пережрать?

- Я, - легко согласился Шахин.

- Девушка, милая, и побольше спиртного.. И поменьше жирного, а шашлычок, суши и фруктов, фруктов..

- Спиртного что будем заказывать? – кокетливо спросили на другом конце провода.

- Вино, коньяк и.. – он понизил голос, чтобы Боря не слышал – ликёра бутылок где-то пятнадцать.

- По ноль три или по ноль пять?

- По ноль семь.

- Адрес доставки?

Он положил трубку стационарного телефона – Настоящий Боря, наверное, с бодуна завёл себе этот допотопный агрегат, на котором цифры крутить надо, и даже буквы обозначены. Советских времён. Хотешь изображать – поставь дореволюционной, а этот-то зачем?

- Нравится аппаратик? – спросили его из-за спины. Испугаться не удалось, рефлекторно отреагировать ударом тоже. – До боли знакомые руки со следами сведённых татуировок подняли телефон и двинули назад-вперёд прямо перед его, Шахина, глазами.

- Нравится? – повторил свой вопрос Боря.

- Ну, ничего. Староват маленько..

Настоящий Боря усиленно закивал головой:

- Ему знаешь сколько? – и доверительно, словно желая сообщить некую тайну, - тридцать восемь! По нему звонила моя мама, когда была маленькой. Любимый мой, любимый.. И мама у меня любимая, любимая. Ты знаешь, какая у меня мама?

Зачем знать.. Шахин был лично знаком с худой, измождённой женщиной, посвятившей свою жизнь защите единственного сына от побоев её мужа, то есть Бориного отца:

- Я зачеем на тебе, зырааза, женился! – кричал тот пьяно-невменяемым голосом, размахивая дубинкой, внешне похожей на бейсбольную биту. – Я зыаачем за тебя отцу твоему деньги платил? Чтобы ты рожала здоровых детей! Много рожала! А ты?

Отец матери, к которому ходил он жаловаться на «дохлячку» и требовать назад хоть часть калыма, выставил зятя вон:

- Я тебе свою дочь отдал не для того, чтобы она в 12 лет беременела. Она не верблюд. Как ты говорил? Два года, говорил, после свадьбы, просто так пусть живёт.. А ты что? Ты председатель колхоза, тебе на ещё жену денег жалко? Раз уговор не исполнил, то за деньгами не ходи. Иди, иди, не возвращайся и жену свою ко мне присылать не вздумай – у меня в хозяйстве работники нужны, а не объедалы.

И Борин отец уходил, тихо злясь, что несмотря на весь свой авторитет не может просто убить «ненужный мяса кусок» - тесть работал на КГБ и в случае чего легко мог рассказать хотя бы о подпольной цехе производства шерстяной одежды, расместившимся в подвале дома его первой жены – старшей его на пять годов семидесятилетней старухи, которая ни рожать, ни радовать глаза не могла, а денег – денег проедала порядочно.

Пару раз случались у него благородные порывы – наслушавшись в колхозном клубе выступления очередного путешествующего по Союзу под видом передовика производства суфийского шейха, впадающего в экстаз прямо на сцене и уносимого с лекций в бессознательном состоянии на руках своих мюридов – отданных в услужение аульских мальчиков с испуганными глазами и голодным телом – мальчиков, впахивающих на всех тех, тогда ещё процветающих, рыбоконсерных заводах Дагестана, где числившийся на разных должностях шейх получал за них зарплату и пайки, - возвращаясь домой под впечатлением от иступлённых выкриков «Хакк, адалят, истина.. Познать истину, 77 раз скажи такбир.. Я Аллах, я грешен, Я Аллах, я презренен.. Борись с собой, нечестивец!» отец Бори чувствуя потребность в благих деяниях и поступках, по приходу сразу же лез в импортный холодильник, доставал оттуда растопленный, застывший в пол-литровой бадье курдючный жир и маслянистые, вынесенные из рабочей столовой, булочки с вареньем, ставил их на пол перед испуганной женой, приказывая:

- Ешь!