Хинд (СИ)

- Как же вы забыли? Договорились ведь. – спрашивали у них все, а они оправдывались – мол, так и так, загулялись по магазинам, обалдели от витрин, зато купили 5 пар красных тапочек – идиотизм, обещающий стать хитом лета 2011-го.

Шила повертел тапочки в руках, погнул подошву, даже попробовал на зуб, но взять себе отказался, подозвал Фарруха:

- Носи, молодёжь!

Фара был счастлив:

- Уже десятые красные, - сказал он гордо. – Но круче красных – синие. Трое их у меня только, правда, - добавил огорчённо. – А так супер – красные к айфону, синие к айпаду..

- А один красный, другой синий – к макбуку! Ну и сволочь.. – сказал кто-то, потом подхватили все вместе и отсутствие ёлки ушло на второй план.

- Я переболел Эпплом, а ты? – шепнул Шахин Ганже.

Ганжа саркастически засмеялся:

- Ты меня что, со вчера знаешь? Я не начинал.

Искать где-то ёлку посчитали поздным; в доме Шилы не обнаружилось ничего, чем бы можно было бы заменить её.

- Такая диффенбахия стоит в большой комнате. Уже вдоль потолка тянется. Если бы мы с вечера поехали ко мне, - сокрушался Ганжа, в глубине души понимая, что в Петербург бы не поехал никто.

Его собственная, купленная осенью квартира в Сестрорецке поражала своей необжитостью и пустотой: из всей мебели там стоял один полупустой книжный шкаф, в одной комнате в углу правда валялось несколько курпачей, три туркменских ковра и два одеяла. Довершал картину электрический чайник, стоявший на полу. Сам Ганжа казался вполне довольным такой обстановкой, побывавший же там же Шахин пришёл в ужас, подпитанный завистью: купить что-то в центре Москвы было слегка не по карману, на окраине – не позволяли понты, коттеджные посёлки вызывали отвращение однотипностью. Особенно задел вид на залив – из окна можно было наблюдать, как качается у берега вода, несло чем-то сырым и слабосолёным.

- Балтийская лужа, - прокомментировал он с деланым равнодушием.

Ганжа легко согласился:

- Да. Но я люблю эти края. Зимой станет мёрзко – переберусь к родным.

Родные – отец и Наргиза жили теперь на Выборгской стороне, даже не жили – доживали в одиночестве. Деметра летом вышла замуж за очень богатого, но жадного грека, уехала к нему, в Ливан, куда греки-мусульмане были переселены турецким ханом в незапамятные времена подальше от христианских соплеменников.

Элену позже украл какой-то сельский дагестанец, когда её зачем-то занесло на небезысвестную “барашку” – Апраксин двор. Увёз в родное село Новолакского района, откуда она через неделю позвонила сходящим с ума от неизвестности отцу и брату, наговорила обидных, местами неприличных слов, о том, что её никогда не ценили, не любили, не доверяли ей никакую работу и прервала вызов. Ганжа на всякий случай смотался в Дагестан: убедившись, что с сестрой всё благополучно и убедив в этом отца, он быстро успокоился и забыл о ней. Отец и Наргиза последовали его примеру – отец потому, что Элена, внешностью напоминающая покойную жену, бередила ему незажившую рану, Наргиза потому, что завидовала замужеству обеих сестёр.

Она сама, после смерти матери, уйдя с работы, целыми днями сидела в социальных сетях, придумывая себе несуществующую биографию, редактируя свои фотографии до неузнаваемости, панически избегая любого намёка на перевод интернет-интрижек в реальные отношения.

Отец, оставшись в эмоциональном вакууме, пошёл на мировую с Ганжой и одна из трёх комнат – самая большая была предоставлена в полное его пользование.

Именно в этой комнате и росла здоровая, за два метра, диффенбахия.

- Надо будет мне завести себе это растение. – решил Шила. – А пока ёлочкой будет Фаррух. Украсьте его, нарядите бусами, мишурой.

Фара, собравшийся было возвращаться на кухню, к пешвенку, остолбенел.

- Зачем я? – спросил он наконец несчастным голосом, не пытаясь, по обыкновению заорать. – Я не купал этот дурацкий ёлка. Не я должен позориться.

- Ты младше.

Ситуация была не нова. В прошлом и позапрошлом годах у них тоже не было ёлки – тоже забывали. Но наряжали всегда Настоящего Борю. Он не видел в этом ничего позорного и только по-доброму, слегка пугающе, хохотал, размахивая руками и махая головой, на которую надевали дуршлаг с вдетыми в отверстия ёлочными игрушками. Торжественно вставал на стул, принимал праздничное, и вместе с тем постное выражение лица, старающийся, чтобы все гирлянды, огоньки, прицепленные к одежде шары и сосульки были обозреваемы со всех сторон, всегда готовый вдарить тому, кто решит над ним насмехаться.

Насмехаться желающих не находилось, все относились просто и весело.

Фара же усмотрел в этом унизительность и стыд.

- От своих земляков околоблатного набрался, - предположил Ганжа.

- К нам приехал Боря. Фара не будет ёлкой. – сказал Шила, смотря в окно.

Но Боря не задержался.

Сильно пьяный, с сузившимися зрачками и застывшим выражением лица, он ввёл в квартиру женщину и обменявшись с Шилой парой фраз на кыргызском языке, был таков.

Шахин женщину узнал сразу.

- Мать приехала из Шарм-эль-Шейха, там акулы нападают. Боря не в том состоянии, чтобы оставить её у себя.