Хинельские походы

— По дровням видно. Командир Севского Хохлов с начальником штаба. Вон и пулемет врублен в колодку.

Из-за верб снова выскочили кони. На этот раз большая группа верховых.

Впереди на легком коне, играя плеткой, покачивается стройная фигура Покровского. Он в новой шинели, кубанка с малиновым околышем заломлена на затылок, красивое юношеское лицо открыто.

Скоро со стороны винокуренного завода подъехали пестрым поездом хомутовцы, конотопцы, эсманцы — все точно к назначенному времени.

В штабе шумно и тесно. Приветствия, рукопожатия, знакомства. Одни козыряют по-военному, другие приподнимают шапки, кланяются. Чаще — хлопок ладонью о ладонь и лаконическое:

— Командир Кролевецкого!

— Начальник штаба Шалыгинского!

— Комиссар Ворошиловского второго!

Или еще проще:

— Красняк!

— Руднев!

— Хохлов!

— Гудзенко!

Общительный Покровский легко и скоро знакомится со всеми. Держится просто, независимо, душевно.

Ковпак уселся в угол, возле печки, в тени. Глядит зорко, отмечая и запоминая каждого, прислушивается, дымит русским самосадом. Карие умные глаза его проницательны.

Комната быстро наполняется табачным дымом. Душно. Курят скверные немецкие сигареты, душистые венгерские сигары, самосад. Многие кашляют. Азартнее всех курит Ковпак. Он предпочитает местный убийственно-крепкий самосад. Сам он маленький, сухонький, а «козули» скручивает непомерно большие, в половину печатной страницы, чадит едко, словно хочет выкурить из помещения собравшихся.

Приезжие невозмутимо, по-хозяйски рассаживаются на стульях и скамейках вокруг стола, по углам, на подоконниках.

Разговор не умолкает ни на секунду. В комнате — как в потревоженном улье.

Партизанские командиры одеты пестро, но только в отечественное. Немецким брезгают. Дубленые полушубки, черные борчатки — шубы, опушенные серым мехом, длинные шинели, пиджаки под брезентовыми плащами, яловые сапоги или валенки. Шапки-ушанки, шапки-кубанки, шлемы-буденовки, щегольские каракулевки с красной лентой или красноармейской звездочкой, ремни крест-накрест, на которых прицеплены пистолеты и полевые сумки. Оружие, наоборот, как правило, иностранное: маузеры, немецкие автоматы, пистолеты и бинокли всех систем и стран Европы, — в зависимости от того, с кем приходилось драться отряду.

— Совет в сборе, товарищи! — объявил Фомич. — Приступим к делу!

Водворилась тишина. Только кто-то никак не мог справиться со своим кашлем.

Фомич, стоя за столом, начал говорить:

— Нам необходимо, товарищи, решить неотложный вопрос, как быть теперь, когда против нас направлены большие силы противника? Более чем когда-либо мы должны теперь действовать сплоченно и организованно. А между тем отдельные командиры, в частности товарищ Покровский, ведут себя, прямо скажу, возмутительно. Товарищ Покровский заявил вчера, что он принял решение уйти на север. Он не счел нужным согласовать свое решение с нами, забыл о существовании других отрядов. Предложим товарищу Покровскому доложить сейчас совету, что побудило его принять решение, рисующее его в таком невыгодном свете…

— Правильно!

— Пусть скажет! Что за паникерство!

— Дезертирство!

— Этим не шутят!

Покровский порывисто встал и, сдвинув тонкие русые брови, чуть побледнев, спокойно слушал возмущенные голоса.

— Товарищи, — тихо произнес он, когда установился порядок. — Меньше всего я дезорганизатор и паникер. Я честно доложил свое решение. Меня упрекают в панике, а мой отряд и сейчас держит фронт от Свесы до Орловки. Это не менее десяти километров! Но я, действительно, приехал сюда, чтобы сказать: завтра мы уходим на север. Уйти надо и вам! Мы нанесли врагу немало тяжелых ударов, а теперь нужно суметь отманеврировать и снова бить его в слабом месте. Нельзя ждать, когда на нашей шее затянут петлю окружения.

— Значит, ты хочешь уйти из петли, а нас в ней оставить? — побагровев, крикнул Гнибеда. Его отряд занимал Демьяновку, находясь в тылу у Покровского.

— Уж если кому говорить, то не вам, товарищ Гнибеда! Мой отряд сражается под Ямполем, а вы, товарищи ямпольцы, пока что в нашем обозе околачиваетесь! — отбил реплику Покровский. — Я должен уйти, потому что израсходовал боеприпасы. Мне надо спасти раненых бойцов. Каждый пятый в моем отряде ранен… Я не паникер, но считаю, что в нашем положении лучше всего — уйти из Хинельских лесов.

Фомич, поднявшись, сказал:

— А теперь выслушаем нашего начальника штаба!

Я доложил собравшимся, что все отряды Хинельского объединения в течение последних двух недель вели непрерывные кровопролитные бои с эсэсовскими частями и под давлением превосходящих сил отходили ближе к Хинели.