Было интересно другое. В предыдущие годы вновь приходившие были личности подражательные, не особо самостоятельные и даже в большинстве своем либо депрессивные, либо неугомонные, типа киевской Инги, питерских Мэм, Скиппи и смешной детской Китти, претендовавшей на роль очень серьезного человека. А в тусовке у «Арбы» оказалось, что появилось новое творческое поколение – музыкантов и поэтов, причем раскованных и естественных в поведении, никак не комплексовавших перед олдой и составлявших собственное сообщество уверенных и полнокровных людей. Поэтов было даже очень много, может быть, в связи с начавшимися публикациями поэтов Серебряного века и шестидесятников – Окуджавы, Галича и Высоцкого и бешеной на них заново моды. Как-то я простоял на решетке чуть не до полуночи в осеннюю неприветливую погоду, выслушивая стихи трех поэтесс, в том числе одной пухленькой, небольшого роста девицы с яркими еврейскими чертами в больших очках, которая часа два кряду наизусть читала совершенно потрясающие стихи собственного сочинения. Вокруг чуть не метель, пустыня с бродячими собаками и парой пьяных прохожих. И царство стихов… Впечатление на всю жизнь!
Кстати, эта молодежь не была повально одержима внешними атрибутами хиппизма: длинными волосами, самострочными сумками и одеждой с обязательным обшиванием швов цветным нитками, бахромой и заплатами. Разве что хайратники и фенечки на руках. Фенечки позднее вообще вошли в повседневный наряд людей всех сословий и возрастов, и сейчас еще их можно увидеть у людей в костюмах и на строгих дамах в офисах.
Днем и к вечеру оживали Гоголя, где опять-таки правила бал новая приятная молодежь. Я сдружился в ту зиму с Антоном Семеновым и Кириллом Мининым из Матвеевского, уже прилично волосатыми. Они жили в соседних подъездах в Матвеевском, вместе с детства играли во дворе (потом в хоккей), имели похожие привычки и интересы, так что все, и я в том числе, долгое время считали их братьями, если не родными, то двоюродными точно. Антон жил только с отцом-художником, которого довольно часто не было дома, но зато с оставленным очень хорошо упакованным холодильником. Кирилл же жил вообще без холодильника и без родителей, самостоятельно, с младшей довольно вредной, но молчаливой сестрой и хохотушкой-женой Тамарой, которая во все «врубалась» и была очень компанейской, но без склонности к выпивке и распущенности хиппарей.
Добродушные, щедрые на веселые выдумки и розыгрыши, оба часто приглашали нас в гости, и мы ездили опустошать антоновский холодильник, рассматривать семейные реликвии (у Антона дед был основателем «Веселых картинок») и играть в жмурки. Потом бывало, что приходилось вписываться к Кириллу с Тамарой.
Это времяпрепровождение было необычно по своей активности для традиционных хиппарей, каких я по большей части знал. Раньше в основном они просто зависали друг у друга на квартирах, совершенно изголодавшиеся, не поднимавшиеся со своих мест, выходившие на улицу только пострелять сигарет, пособирать окурки или съездить к кому-нибудь в гости за наркотой, бухлом, едой или зимней одеждой. А уж когда совсем нужда прижмет, аскали у прохожих, прикидываясь застрявшим студентом из Кохтла-Ярве. И когда тоска их заедала от тупого слушания в стотысячный раз всех этих «Лед Зеппелин» или «Юрайя Хип», они срывались на автостоп в какие-нибудь дальние дали… В 1986–1987 годах автостоп никуда не делся, все направления поездок остались в прежней силе, но жизнь в Москве стала более для нас насыщенной и немного безопаснее. Винтилово иногда происходило и в «Этажерке», и просто на улице, были даже в сосисочной возле «Ударника». Однажды, когда безумный поп Серафим нагрузил меня тремя экземплярами страшно стремной книги «Протоколы сионских мудрецов»[55]
с иллюстрированным дополнением, нагрянули менты и отвели нас в отделение. Слава всевышнему, что не заглянули по халатности ко мне в сумку! Но в целом чувствовалось ослабление волчьей хватки наших врагов. Я потом все эти экземпляры раздал кому попало, не прочитав ни строчки сам. Тоже стремное дело – распространение…Кроме зеленого молодняка, изредка начинали тусоваться и люди уже относительно зрелого возраста, как, например, Серж Сидоров.
Упомяну и общепризнанное хипповое национальное достояние – Аню Герасимову (Умку). Тогда она, защитившая вскоре диссертацию по обэриутам на филфаке МГУ, вдруг запала на такого далекого от литературы человека, как пьяница и дебошир Чапай.