Хиппи

Пауло надеялся, что на этом вопросы ее иссякнут, и она не спросит, что же именно он ищет. А он хотел найти людей, знающих, где найти дервишей. Но нет – она спросила.

– Ищу место, где проводят религиозную церемонию, на которой пляшут.

– Сегодня твой первый день в таком ни на что непохожем городе, в такой особенной стране, а ты собрался делать то же, что делал в Амстердаме? Тебе мало было кришнаитов? И плясок вокруг костра?

Мало. И в досаде, смешанной с желанием подразнить Карлу, он рассказал ей о танцующих турецких дервишах, которых видел в Бразилии. Люди в маленьких красных шапочках и в белоснежных долгополых одеждах начинали медленно кружиться на месте, подобно тому, как вращается Земля или другие планеты. И это вращение через какое-то время вводило дервиша в состояние, подобное трансу. Дервиши составляли особый орден, иногда признаваемый, а иногда осуждаемый официальным исламом, в котором они черпали вдохновение. Разновидность его называлась суфизмом: это течение основал в XIII веке поэт, родившийся в Персии и похороненный в Турции. Суфизм признает лишь одну истину: ничто не может быть разделено, ибо зримое и невидимое ходят рядом, а люди – суть призраки из мяса и костей. По этой причине Пауло не очень интересовался разговорами о параллельной реальности. Мы – все и всё в одно и то же время – время, которого, кажется, тоже не существует. Мы забыли об этом, потому что на нас каждый день обрушивается лавина информации из газет, радио, телевидения. Если мы признаем Единобытие, нам не потребуется ничего другого. На краткий миг нам будет явлен смысл жизни, и этот миг даст нам сил дойти к тому, что принято называть смертью – которая на самом деле всего лишь точка на кольце времени, не имеющем ни начала, ни конца.

– Поняла?

– Вполне. Ну и ладно, а я тогда отправлюсь на главный городской базар – не может же в Стамбуле не быть базара? – где люди, работающие день и ночь, показывают немногочисленным туристам самое чистое выражение своих сердец – свое искусство. Разумеется, я ничего не собираюсь покупать – не потому, что деньги экономлю, а потому что в рюкзаке нет места – но постараюсь изо всех сил, чтобы эти люди поняли меня, мое восхищение и уважение к тому, что они делают. Ибо вопреки всем твоим философским построениям для меня единый и единственный язык человечества – это Красота.

Она подошла к окну, и Пауло увидел, как против света вырисовывается контур ее обнаженного тела. Как ни досадовал он на нее, Карла вызывала в нем глубокое уважение. Он вышел из номера в раздумье – не лучше ли вместе с ней пойти на базар: сколько бы он ни читал о суфизме, едва ли ему удастся сейчас войти в его затворенный и непроницаемый мир.

А Карла, стоя у окна, думала: почему же он не позвал ее с собой? Ведь впереди еще шесть дней, базар не убежит и не закроется, а таинственные обряды дервишей, наверняка, незабываемы.

И в очередной раз они разошлись в противоположные стороны, хотя оба всеми силами души хотели обрести друг друга.

Внизу Карла встретила почти всех своих попутчиков, и каждый звал ее с собой – кто посмотреть Синюю Мечеть, кто – Айя-Софию, кто – Антропологический музей. Стамбул был богат единственными в своем роде достопримечательностями вроде гигантского резервуара[8] с двенадцатью рядами колонн (итого – 336, подсчитал кто-то из группы), где когда-то хранили запасы воды для византийских императоров. Но Карла сказала всем, что у нее другие планы, и никто не спросил, какие именно, и не поинтересовался, как она провела ночь в одном номере с бразильцем. Позавтракали все вместе – и разошлись кто куда.

Вообще-то путь Карлы пролегал не по туристическому маршруту. Она спустилась на набережную Босфора и долго глядела на красный мост, соединявший Европу и Азию. Мост! Мост между двумя континентами – такими разными и такими далекими друг от друга. Она выкурила две или три сигареты, чуть приспустила свою строгую блузку, подставляя плечи под солнечные лучи, но прогуливавшиеся мимо мужчины то и дело пытались завести с ней разговор – так что вскоре ей пришлось застегнуться и покинуть свой наблюдательный пункт.

С того дня, как поездка утратила разнообразие, Карла постоянно предавалась размышлениям и задавала себе свой излюбленный вопрос: «Зачем я еду в Непал? Я никогда особенно не верила во все это, и мое лютеранское воспитание сильней, чем курения, мантры, позы, созерцания, священные книги и эзотерические секты». И ехала она не за тем, чтобы найти ответы – она и без того знала их, и устала постоянно доказывать и демонстрировать силу характера, мужество, готовность к отпору, неудержимую страсть к соперничеству и первенству. Всю свою жизнь она только и делала, что подавляла других, добивалась победы над ними – а себя одолеть не могла. И, несмотря на свою молодость, давно привыкла быть такой, как есть. Рановато, пожалуй.

Она собиралась изменить мир, и не могла изменить самое себя.