Хиппи

Он провел бессонную ночь. Манифестации продолжались много дольше, чем он мог предположить. «Говорящие головы» на телеэкране были удивлены не меньше, потому что все это грянуло совершенно неожиданно, и мало что предвещало такое развитие событий, однако пытались демонстрировать спокойствие и объясняли столкновения студентов с полицией, то и дело прибегая к помощи пышно изъясняющихся социологов, политиков, аналитиков, иногда – правоохранителей, и совсем редко – студентов.

От пережитого волнения он без сил повалился на диван. А когда открыл глаза, был уже белый день, и пора было идти на службу, однако телевизор – так всю ночь и проработавший – предупредил, что лучше сегодня не выходить из дому, потому что «анархисты» заняли университетские аудитории, станции метро, перекрыли улицы и парализовали уличное движение. Иными словами, как выразился кто-то из комментаторов, попрали фундаментальные права всех граждан.

Он позвонил на работу, но никто не снял трубку. Тогда он связался с головным офисом, и незнакомый сотрудник, которому пришлось провести там ночь, потому что он жил в предместье и никак не мог добраться до дому, сказал ему, что сегодня по городу лучше не передвигаться: на службу вышли всего несколько человек, живших рядом со штаб-квартирой компании. Жак попросил неизвестного передать трубку начальнику, но тот, как и многие другие, предпочел остаться дома.

Меж тем, вопреки ожиданиям, накал противостояния не спадал – а скорее наоборот: когда полиция пошла на крайние меры, ситуация обострилась.

Сорбонна, символ французской культуры, была захвачена; профессора либо изгнаны, либо примкнули к студентам. Созывались митинги, и обсуждаемые там вопросы либо немедленно отвергались, либо тотчас проводились в жизнь, сообщало телевидение: оно теперь отзывалось о мятежных студентах с большей симпатией.

Все окрестные магазины были закрыты – за исключением одного, принадлежавшего какому-то индусу, где выстроилась длинная очередь покупателей. Жак, терпеливо стоя среди них, слушал их разговоры: «Почему бездействует правительство? – Мы содержим полицию на наши налоги – зачем она нужна, если не в силах справиться? – Во всем виноваты коммунисты. – Во всем виновато образование, которое мы даем нашим детям, а они теперь считают себя вправе отвергать все, чему мы их учили».

И прочее, в том же роде. И только одного никто не в силах был объяснить – почему же все это случилось. «Еще не знаем».

Прошел первый день.

За ним второй.

Завершилась первая неделя.

Положение становилось все более напряженным.

Квартира Жака на невысоком холме Монмартра находилась в трех остановках метро от его офиса, и он, стоя у окна, откуда неотрывно высматривал на улице дочку, видел, как стелется дым от горящих покрышек, слышал, как завывают сирены. Мари появилась через трое суток, быстро приняла душ, взяла кое-что из его вещей – ее одежда осталась в другой квартире – наскоро перекусила и снова ушла, повторив: «Потом все объясню».

И то, что Жак поначалу счел скоропреходящим явлением, краткой вспышкой ярости, охватило всю страну – была объявлена всеобщая забастовка, рабочие захватили большую часть заводов и удерживали в заложниках их владельцев, подобно тому, как студенты неделю назад захватили университеты.

Франция оцепенела. И дело теперь было уже не в студентах, которые, кажется, сменили лозунги и теперь потрясали транспарантами «Свободная любовь!», «Долой капитализм!», «Требуем открыть границы для всех!» или «Буржуа, вы ничего не понимаете!»

Дело было во всеобщей забастовке.

О происходящем Жак узнавал только из телевизора. К своему удивлению и стыду он услышал однажды, что после двадцати дней кромешного ада президент Франции генерал Шарль де Голль, тот, кто организовал Сопротивление нацистам, а впоследствии прекратил колониальную войну в Алжире, кто неизменно вызывал всеобщее восхищение, заявил наконец своим согражданам, что намерен провести референдум ради «культурного, социального и экономического обновления». И в том случае, если результаты будут не в его пользу, – уйти в отставку.

То, что он предлагал, было пустым звуком для рабочих, глубоко безразличных к свободной любви, к открытым границам и к прочему в том же роде. Они думали только об одном – о существенной прибавке жалованья. Премьер-министр Жорж Помпиду встретился с лидерами профсоюзов, с троцкистами, с анархистами, с социалистами, и лишь с этой минуты острота кризиса пошла на убыль – потому что когда все силы сошлись лоб в лоб, оказалось, что каждая преследует собственные цели, только их считая справедливыми и обоснованными.

Жак решил выйти на манифестацию в поддержку Де Голля. Вся Франция завороженно наблюдала за происходящим. Марш, прошедший едва ли не по всем городам страны, собрал множество людей и заставил тех, кто начал «анархию» (так Жак для краткости называл череду этих событии), отступить. Были подписаны новые трудовые соглашения. Студенты, которым нечего было теперь отстаивать, начали возвращаться в университетские аудитории, окрыленные ощущением победы, на самом деле не значащей ничего.