Хиппи

– На мгновение я усомнился, что мне под силу все это – должно быть, он просто хотел проверить, готов ли я к абсолютной покорности. Но я не расслышал в его голосе ни тени колебания, и понял, что он говорит серьезно. И я знал, что хотя мое тело вошло в этот зеленый, разрушающийся зал с его разбитыми витражами, сквозь которые не проникал свет, потому что близилась гроза…

Я знал, что хотя мое тело вошло в зал, моя душа задержалась на пороге, решив вначале посмотреть, куда все повернет. Дожидаясь того дня, когда я совершенно случайно загляну в этот зал и увижу здесь других людей, кружащихся вокруг себя – и это будет не более, чем прекрасно поставленный балет. Мне было нужно не это.

Я знал, что если я сейчас не приму условий безымянного человека, другого раза не будет – дверь закроется передо мной, даже если я буду свободно входить и выходить, как это произошло в первый раз.

Безымянный человек читал в моей душе, видел мои сомнения и метания, но ни разу не показал, что готов в чем-то пойти мне навстречу – или все, или ничего. Он сказал, что ему надлежит вернуться к медитации, но я попросил, чтобы прежде он мне ответил на три вопроса:

– Берешь ли ты меня в ученики?

– Я беру в ученики твое сердце, я не могу отказать тебе в этом – в противном случае моя жизнь станет бесполезной. У меня есть два способа показать Богу свою любовь: первый – это возносить ему хвалы денно и нощно в тишине и пустоте этого зала, но это не нужно ни мне, ни Ему. И второй – петь, плясать и показывать всем Его лицо, отраженное в моем ликовании.

– Берешь ли ты меня в ученики? – спросил я еще раз.

– Птица с одним крылом не может летать. Учитель-суфий – ничто, если не может никому передать свой опыт.

– Берешь ли ты меня в ученики? – спросил я в третий и последний раз.

– Если завтра ты войдешь в эту дверь, как входил два дня подряд, я возьму тебя в ученики. Но я почти уверен, что ты пожалеешь об этом.

Карла налила вина им обоим и коснулась своим стаканом стакана Пауло.

– Мое путешествие кончилось, – повторил он, видимо, усомнившись в том, что она правильно его поняла. – Мне нечего делать в Непале.

Он был готов к слезам, к взрыву ярости, к отчаянию, к эмоциональному шантажу, ко всему, что можно было ждать сейчас от женщины, сказавшей прошлой ночью «Я тебя люблю».

Но она только улыбнулась.

– Я никогда не думала, что сумею полюбить кого-нибудь так, как я люблю тебя, – сказала Карла после того, как они осушили свои стаканы, и она снова их наполнила. – Мое сердце было запечатано, но это не имеет никакого отношения ни к психологам, ни к дефициту каких-то там веществ в организме. Я никогда не сумею объяснить того, что произошло, но в какой-то момент, не могу сказать точно, в какой именно, мое сердце открылось. Так что, я буду любить тебя до конца жизни. Я буду любить тебя в Непале. Я буду любить тебя, вернувшись в Амстердам. Когда я, наконец, влюблюсь в кого-нибудь другого, я буду по-прежнему любить тебя, может, просто немного не так, как сегодня.

Господи, – я не знаю, существуешь ли ты, но надеюсь, что ты тут и слышишь мои слова, – прошу тебя, не дай мне больше никогда в жизни довольствоваться своим собственным обществом. Дай мне мужества не бояться нуждаться в ком-нибудь и не бояться страдать, потому что нет страдания мучительнее, чем серая темная комната, куда никогда не заглядывает боль.

И пусть эта любовь, о которой столько говорили, которую столькие разделяли, от которой так мучились, пусть эта любовь ведет меня к неизвестному – к тому неизвестному, чьи очертания начали проявляться. Пусть, как сказал однажды поэт, пусть она ведет в край, где нет ни солнца, ни луны, ни звезд, ни земли, ни вкуса вина на губах, а только Тот, Другой, которого я встречу, потому что ты открыл ему дорогу.

И пусть я сумею идти, не нуждаясь в ногах, видеть, не нуждаясь в глазах и летать, не прося о том, чтобы у меня выросли крылья.

Пауло был ошарашен и в то же время доволен. Им обоим предстоял путь в неведомое – с кроющимися там ужасами и чудесами. В Стамбуле они могли посетить и увидеть столько достопримечательностей, о которых им рассказывали, но они решили навестить собственные души, и не было ничего лучше и сладостнее этого.

Он поднялся с места, обошел стол и поцеловал Карлу, зная, что нарушает здешние обычаи, что другие посетители могут оскорбиться, – он все равно поцеловал ее, и в его поцелуе была любовь, но не было похоти, было желание, но не было вины, потому что оба они знали, что это их последний поцелуй.

Он не хотел разрушать внезапное волшебство, но ему нужно было знать – и он спросил:

– Ты уже ожидала этого? Ты была готова?

Карла ничего не ответила, просто улыбнулась, и он так никогда и не узнал ответа – и это была настоящая любовь, вопрос без ответа.