Хирург

— Человекообразен. Но даже если так, то слуховой аппарат очень сложен, там… разные ткани. Почитай как-нибудь. Мы не можем увидеть суперорганизм сверху, вот в чём беда… Нет, не сверху — со стороны, так сказать, извне. А если бы увидели, вдруг ужаснулись бы? И развалилось бы всё. Или не развалилось бы? Или только тогда обрели бы мы истинную свободу и бессмертие?

Воцарилось молчание. Ольга смотрела, как дома становятся всё ниже, ниже… вот уже и коттеджи вперемешку с двух-трёхэтажными недостроями.

Эдуард, занятый своими мыслями, крутил руль.

— Знаешь, что такое апоптоз? — заговорил он.

— Не-а.

— У каждой клетки свой срок жизни. Наступает момент, когда начинает работать программа «умри», клетка слышит её и атрофируется.

Снова молчание.

— Так значит, — пробормотала Ольга, удивлённая собственным открытием. — Если все люди живут одинаково долго… ну, почти одинаково, то человечество — даже не существо, а кусок ткани? А Целое это…

— Я не стал бы утверждать. Может и так.

Ольга представила мир людей-нервов вперемешку с людьми-соединительной тканью. Мир людей-мышц, людей-нефронов… Кто сказал, что они тоже люди?.. И лимфоциты. Клетки крови есть везде.

— Когда мы рождаемся, уже начинает работать программа смерти, — продолжил Эд. — Она как личинка, отложенная в яйцо. Но бывает, что клетка игнорирует приказ «умри», — он замолчал.

— И что?

— И становится раковой. Раковую клетку можно считать бессмертной. Есть культура раковых клеток, которой больше пятидесяти лет. Женщина, у которой её вырезали, уже давно умерла. Опухоль же в питательной среде продолжает жить. Аналоги таких клеток в человеческих обличиях мы обязаны уничтожать.

— Так что, мы боремся с бессмертием?

— Вряд ли такие люди бессмертны, но, — он затормозил у шлагбаума, вышел, открыл висящий на нём замок. — Почти приехали. Видишь кирпичный домик с балконом и синими ставнями?

— Угу. Симпатичный дом, — Ольга насупилась. — И всё-таки несправедливо…

— Поговорим об этом позже.

За ограждением из дикого камня прятался асфальтированный дворик. По забору, скрывая его убогость, взбирался плющ. Виноград, оплетающий беседку, перекидывался на балкон и дразнился зелёными кистями. Над беседкой соединяли морщинистые, натруженные ветви два абрикоса, словно здоровались друг с другом. От калитки до железной двери тянулась оградка. Ольга подумала, что, когда сможет ходить, за неё удобно будет держаться.

— Ну, как тебе? — спросил Эд, помогающий ей идти.

Помогающий — мягко сказано. Она буквально висела у него на шее, еле передвигая ноги.

— Здорово! Мне нравится.

Усадив её на деревянную скамейку, Эд принёс два пакета с вещами, открыл дверь и исчез в доме. С беседки спустилась трёхцветная кошка, потёрлась об Ольгины ноги.

— Ты хочешь принести мне счастье? Ну, иди сюда! — девушка хлопнула себя по коленям — кошка как будто этого ждала, прыгнула, свернулась на её коленях калачиком и замурчала.

— О, вы уже подружились, — спустившись со ступенчатого порога, Эд почесал белоснежный живот кошки. — Это Матрёна, хозяйка.

— Почему ты её не забрал домой? Она же тут голодает.

— Ага, видишь, как распухла от голода? Она охотница, а мышей и птиц тут навалом. Дома она не прижилась, сбежала и вернулась сюда.

Шум далёких машин тонул в шелесте листьев. Вдоль крыши скакал скворец, который, как и кошка, считал себя хозяином и встречал подлых интервентов воинственным криком. Порывы ветра приносили голоса и обрывки мелодии.

— Здесь хорошо, — Ольга зажмурилась и потянулась. — Абрикосы, вишни… и пахнет детством.

— Хочешь абрикос?

— Ага! И вишен. Только не мой, я так хочу — с ветки.

Эд собирал абрикосы прямо в подол футболки. Протянул одну Ольге и, потерев другую о штанину, разломил и отправил в рот.

Ольга вгрызлась в мякоть, аж сок брызнул, пожевала разочарованно — после травмы она не чувствовала вкуса еды — и притворно протянула:

— М-м-м. Обалденно. Что так смотришь? Да, и руки после кошки не помыла. Полная антисанитария.

Он рассмеялся. Странно, когда он смеялся, в его глазах появлялась… усталость, что ли.

— А теперь мне нужно работать, — сказала она. — Поможешь?

— Для начала встань, — он протянул руки.

Ольга ухватилась, подтянулась, помогла себе жалкими отростками, которые должны будут снова стать ногами. Получилось, но мир снова накренился, желудок взметнулся к горлу. Пришлось закрывать глаза. Рука предусмотрительного Эда легла на талию. Пришлось обнять его за шею.

— Вальсируем? — сказала она, глянула на Эда: он качался, как и всё вокруг.

— И повальсируем тоже. Ты умеешь?

— Не-а.

— И я — не особо.

— Зато всё вокруг ой, как умеет!

Он улыбнулся. Сейчас он улыбается чаще, раньше всё больше серьёзным был.

— Давай, шаг вперёд, ещё шаг, ещё… молодец. Теперь стой. Привыкай.

Зачем стоять, когда и так, и эдак устаёшь? Идти даже проще: мир кружится, и ты движешься, и кажется, что так и надо.

— Я лучше ногами двигать буду. Мне так легче.

— Хорошо.

Нога, поднимайся… так… и вперёд. Теперь вторая. Одна — вторая, одна — вторая.

— Уже лучше, — оценил он. — Голова как?

— Ужасно.

— Тогда посиди пока, пусть Матрёна тебе помурчит, я шашлык организую.