Хирургический роман

Спустившись в холл, Франко хотел было, не останавливаясь, проследовать к двери секретариата, но застыл, пригвожденный внезапным появлением во входных дверях Габриэле Сантини с огромной корзиной цветов. Сомнения могли возникнуть только у очень наивного человека, коим Франко, разумеется, не являлся: корзина, бесспорно, предназначалась его возлюбленной. Конечно, в этом не было ничего зазорного, что начальник решил подарить секретарю цветы по поводу дня рождения. Но какое-то очень нехорошее предчувствие наполнило сердце Франко, и оно вмиг сделалось тяжелым, неподъемным.

– Габриэле! – вдруг раздался со стороны входной двери женский голос, когда заведующий уже почти достиг секретариата.

Мужчина резко обернулся, лицо его расплылось в широченной улыбке. Прижав к себе корзину одной рукой, он другую раскрыл, будто приглашая девушку обняться.

– Mariella, cara, sei bellissima! Tanti auguri²¹! – сделал он комплимент и одновременно поздравил девушку с праздником.

Франко стоял, не шелохнувшись, скрытый от их взгляда раскидистым растением в кадке, исподлобья наблюдая за фамильярным поведением заведующего отделением и оставаясь единственным зрителем, поскольку ни в холле, ни в коридоре никого не было, но пара его не замечала. Мариэлла бросилась к Габриэле и, к великому ужасу Франко, повиснув у того на шее, поцеловала долгим звонким поцелуем. В губы.

Франко попятился, широко раскрыв глаза, почти не дыша, и скрылся за углом лестничной площадки. Стрелой взбежав по ступенькам, он остановился в первом пролете. Дыхание сбилось, сердце гулко стучало в висках, наполняясь бессильной злобой, острым разочарованием, невыносимой горечью и жгучей ненавистью. Его чувства, искренние и весьма глубокие, были растоптаны и смешаны с грязью. За те несколько дней, что они не общались, девушка, которую он, успокоившись, по-прежнему продолжал любить, давно забыла его, променяв на этого stronzo, который отнял у него должность, а теперь еще и увел любимую. Франко по-настоящему ненавидел Сантини и больше всего на свете хотел бы увидеть его в качестве пациента на своем операционном столе. В ту отчаянную минуту Франко полагал, что в таком случае поступился бы всеми клятвами, принципами и этикой врачебной практики.

Пока кровь кипела в жилах, а сердце неистово колотилось в груди, словно пыталось вырваться из внезапно сковавших его тисков, Франко все сильнее сжимал руку, в которой держал розу, пока не почувствовал боль и, машинально опустив глаза, не увидел струйки крови. Шипы розы мучительно впились в ладони и пальцы, изранив их. Он с остервенением поломал хрупкий стебель, не обращая внимания на острые колючки, еще сильнее царапая себе руки, и с неприязнью, будто цветок внезапно стал ядовитым, зашвырнул его в стоящую рядом мусорную корзину. Круто развернувшись, Франко, перепрыгивая через ступеньки, стремглав взлетел на следующий этаж.

По какому-то немыслимому совпадению на пути ему снова попались те же самые люди, и они были поражены, как за считанные минуты изменился их обожаемый коллега: солнечная улыбка испарилась, не оставив никакого следа, и губы теперь были плотно сжаты в тонкую сердитую линию. Даже под небритостью на щеках можно было заметить, как напряжены скулы, очевидно, из-за слишком сильно сжатых челюстей. Брови насуплено сдвинуты, на переносице залегла мрачная складка. Но страшнее всего были глаза: они потемнели, став почти черными, и горели каким-то первобытным животным огнем, выдавая желание убить кого-нибудь.

Медсестры испуганно шарахались от быстро шагающего по коридору хирурга, не смея заговорить с ним, но кто-то из коллег – Франко даже не удостоил заговорившего взглядом, чтобы понять, кто это, – нерешительно спросил:

– Франко… Что-то стряслось?

– Нет, все нормально, – бросил хирург и еще быстрее зашагал прочь.

Рывком распахнув дверь в ординаторскую, он ураганом влетел внутрь – и вдруг совершенно бессильно опустился на стул, будто силы разом его покинули. Уронив голову на руки, он неподвижно застыл за своим рабочим столом. Мысли разрушительным вихрем носились в мозгу, одна невыносимее другой. Любовь ломалась на глазах и с грохотом обрушивалась на него, своими острыми осколками болезненно раздирая в клочья душу. Он чувствовал себя униженным, раздавленным, выброшенным за дверь, словно ненужная тряпка. Хотелось плакать или кричать. Эмоциям просто не хватало места в сердце, они разрывали на части, давили, резали, выворачивали наизнанку.

И вдруг в этом мучительном водовороте кто-то коснулся его руки: нежно, ласково, успокаивающе. Франко резко поднял голову, а Аннунциата испуганно отпрянула от него.

– Мадонна… – прошептала она, прикладывая руку к сердцу. Дыхание у нее сбилось, а глаза в ужасе расширились. – Что с тобой, Франко?!

Он непонимающе смотрел на подругу. Конечно, Франко осознавал, что, возможно, лицо его искажено в какой-нибудь страдальческой гримасе, но Аннунциата была не на шутку испугана, будто увидела перед собой чудовище.

– У тебя все лицо в крови… – пролепетала она. – Ты что, подрался?