Хищная птица

Я думала, будто знаю, что ждет нас после смерти, но, оказывается, это не так.

Я представляю, как папа прыгает на батуте и, делая сальто назад, сливается с вечерним сумраком; как мама часами смотрит в небо, разглядывая черные промежутки между созвездиями, разыскивая в них свою потерянную дочь.

Я представляю, как Илай…

Нет, о ней я даже думать не могу!

Тело Хейуорд завернуто в саван вместе с перьями всех кануров и моим письмом с извинениями.

– Кем она тебе приходилась? – спрашивает Хор.

– Сестрой, – отвечаю я. – Она была моей сестрой.

Смерив меня пристальным взглядом, он ничего больше не говорит. Вдвоем мы сбрасываем тело за борт, и оно летит по небу сквозь ледяной утренний свет. Куда оно упадет? Не знаю… Наверное, в холодный океан, и, может быть, через тысячу лет его найдут внутри льдины, а вместе с ним и мое письмо.

Мне больно, что у тебя не было нормальной жизни.

Мне больно, что тебя не любили.

Мне больно, что тебе пришлось учиться себя защищать.

Мне больно, что я отобрала у тебя семью.

Мне больно, что ты погибла.

Прости.

Ты всегда будешь жить в моем сердце.

Песня многотысячной стаи опускает тело Хейуорд в море. Почему у Хора столько кануров? Мало того, что у него есть птица сердца и летучая мышь, так еще и все остальные птицы, парящие в небе, поют вместе с ним. Ни одну из них не держат здесь силой, каждая обладает неповторимым голосом. Описав в воздухе плавную дугу, колония крошечных зеленых пташек принимается кружить над кораблем, а навстречу им во главе с бледной грациозной Каладриус летит вереница маленьких ястребов с изогнутыми клювами и острыми когтями. Следом за ними подлетают и другие птицы, и все кануры сливаются в пестрый калейдоскоп.

Яркий, диковинный голос Хора совсем не похож на пение и скорее смахивает на шум застигнутых грозой птиц.

Перед глазами всплывают завораживающие картины. Весперс поет о пещере высоко в облаках, где обитают серебристые летучие мыши, Каладриус – о колонии птиц, которые, поблескивая перышками, планируют над водой, а остальные кануры: соколы, ястребы, орлы – о счастливых временах, когда небо, море и земля были неразрывны.

Деревья гнутся на ветру, их корни, поблескивая в темноте, свисают с потолка пещеры – в воздухе темным облаком висит мошкара – в море плещется косяк мелких рыбешек на корм птенцам.

Хор воспевает природу во всем ее великолепии, с ее хрупким равновесием. Для него жизнь – это цепочка вдохов и выдохов, которую с разных концов венчают рождение и смерть, причем смерть столь же закономерна, как и все прочие явления природы, в ней нет ничего ужасного и трагического. Жизнь чем-то схожа с числом пи: нам известно, где она берет начало, но никто не знает, где она закончится.

Мы приплыли в антарктическое лето, в вечный полярный день, ослепительно белый. Песня Хора чудесным образом преломляет солнечные лучи, превращая их в россыпь блесток, а кануры, кружащие вокруг солнца, сливаются в сияющий радужный ореол. Завораживающая картина…

Песня смерти. Погребальная песня.

Наши похороны – это их закаты, сказала однажды Заль.

Год назад в честь моего дня рождения на небе вспыхнуло настоящее северное сияние.

Сегодня в память о Хейуорд вокруг солнца зажглось гало.

Я любуюсь им, но в глубине души знаю: радуги недостаточно, красота не спасет мир.

– Научите меня петь со множеством кануров одновременно, – прошу я.

– Такому нельзя научить, – говорит Хор. – Эта песня не для всех.

Я закипаю.

– То есть она принадлежит вам и больше никому?

– Она у меня получается, – отвечает он, пожимая своими серыми плечами. – Вот и все. Уверен, у тебя есть собственная песня, которую ты используешь в своих целях. Мои цели таковы.

Он издает протяжный звук, и стая эхом повторяет его. У меня на глазах воздух сгущается и затвердевает, а мгновение спустя посреди неба вырастает айсберг, твердый и блестящий, как алмаз. Зелено-голубая глыбина, выкованная из воздуха, со скрежетом падает в океан, и теперь вместе с древним льдом там будет плавать новый лед, рожденный в облаках.

Голос Хора намного мощнее моего. Его песня сильнее той песни, которую я пела вместе с Даем, чтобы посеять разрушение в Западном Шпицбергене, а ведь я тогда была на пике формы.

Она сильнее и той песни, которую я пела вместе с Кару, чтобы обратить конец света вспять, а ведь тогда мною двигала любовь.

С тех пор я больше никогда так не пела. Не знаю даже, хватит ли у меня на это сил.

А что до любви, ее во мне почти не осталось. Я уже не рискну черпать силы из любви, не решусь подвергать свое сердце такому страшному испытанию. Оно стало плоским, как оригами, и, вероятно, уже никогда не расправится. Как же мне развить свой дар?

Наши с Хором способности очень похожи: мы оба управляем силами природы, однако мне до него как до Луны пешком, а кануры только усиливают его мощь.