Хищник. Том 1. Воин без имени

Мы с optio присоединились к стычке, и сарматы были вскоре побеждены. Признаюсь, мой вклад на этот раз был незначителен. Хотя я и нанес несколько ударов мечом, но обнаружил, что мой римский гладиус просто соскальзывает с чешуйчатых доспехов сарматов. «Змеиные» лезвия остроготов не соскальзывали, они их просто рассекали. Трое сарматов упали, остальные бросились прочь. И тут один из остроготов замахнулся было мечом на одетого в тогу старика, но Дайла оказался быстрей. Правда, к моему огромному изумлению, он не зарубил старика, а бросился на острогота, который упал как подкошенный. При этом никто из его товарищей-воинов не выказал никакого беспокойства или хотя бы удивления; они просто кинулись вслед за убегающими врагами. Но я изумленно воскликнул, обращаясь к optio:

— Ты убил одного из наших! Зачем?

— Затем, — огрызнулся он. — Если кто-то не подчиняется приказам, то неповиновение должно быть немедленно наказано. Эта тварь, которую он собирался убить, может быть только легатом Камундусом.

Человек, которого Дайла назвал тварью, униженно бормотал благодарности на разных языках и чуть ли не бросился обнимать нас обоих от радости. Но Дайла наклонился и резким неглубоким скользящим взмахом меча нанес старику удар под колени. Камундус пронзительно заорал и повалился наземь, потому что ему почти полностью отрезали ноги.

— По крайней мере, теперь он никуда отсюда не сбежит, — проворчал орИо. — Букашка, оставайся и охраняй его, а я приведу Теодориха, когда битва закончится… Эй, оглянись!

Оказывается, Дайла заметил спрятавшегося на крыше лучника и мгновенно отклонился в сторону, а я не успел. Стрела вонзилась мне под правую лопатку с такой силой, словно меня ударили молотком. Толчок отбросил меня вперед и в сторону, и я упал ничком, так стукнувшись о мостовую, что чуть не потерял сознание.

Все вокруг было как в тумане, но я разобрал слова Дайлы:

— Бедный Букашка! Ничего, я им отомщу. — Сквозь туман я услышал, как удаляются его шаги. Не стоит осуждать optio за то, что он меня бросил: ведь Дайла всего лишь выполнял приказ Теодориха: «Раненым помощи не оказывать!»

Я также смутно слышал завывания и причитания легата, который лежал на земле где-то неподалеку от меня. Хотя я чувствовал себя совсем обессиленным, но обнаружил, что в правой руке все еще продолжаю сжимать меч, поэтому я попытался перевернуться на спину. Стрела, которая пронзила мои кожаные доспехи, все еще была там, и ее древко мешало мне лечь на спину полностью. Я мог бы изогнуться и, повернувшись, сломать стрелу, однако я лежал спокойно, чтобы сберечь силы, потому что услышал чьи-то шаги. Искалеченный легат снова принялся громко просить, теперь уже не пощады, а помощи и только на греческом: «Boe! Boetheos!»

Ему ответил грубый голос на ломаном греческом:

— Успокойся, Камундус. Дай мне сначала удостовериться, что твой противник действительно мертв.

Я немного приоткрыл глаза, чтобы рассмотреть приблизившегося ко мне воина в коническом шлеме и чешуйчатых доспехах, очевидно, одного из тех, кто раньше защищал легата, а затем убежал. Он посмотрел на мое неподвижное тело, пронзенное стрелой, оглядел доспехи явно не по размеру и пробормотал:

— Во имя Ареса, никак готы теперь посылают в бой детей?

Затем он обеими руками поднял над головой меч и приготовился нанести мне смертельный удар.

Собрав все силы, я направил свой меч вверх, врагу между ног, и вонзил его под защитную юбочку глубоко в тело. Сармат издал такой громкий и ужасающий вопль, от которого волосы мои буквально встали дыбом, ибо я в жизни не слышал ничего подобного. Он упал на спину, из его паха потоком хлынула кровь. Бедняга цеплялся за мостовую, словно взбесившийся краб, не пытаясь ни подняться, ни наброситься на меня; он старался только избавиться от боли, которая, очевидно, была смертельной.

Я медленно, пошатываясь, сам встал на ноги. Мне пришлось немного постоять, чтобы переждать приступ тошноты и головокружения. Затем я сделал шаг к поверженному противнику и надавил коленом ему на грудь, чтобы он перестал дергаться. Поскольку я не мог разрезать его доспехи, то с усилием откинул назад его голову, чтобы обнажить горло, и из жалости побыстрее перерезал сармату горло.

Это была единственная рукопашная схватка, в которой я лично участвовал во время сражения за Сингидун. Надо сказать, что я еще дешево отделался: лишь шрам остался на память. Я весь был вымазан кровью, но это была кровь сарматов. Хотя и сармат, и Дайла оба подумали, что меня смертельно ранили стрелой, все оказалось не так уж страшно. Я возносил благодарности Марсу, Аресу, Тиву и всем остальным богам войны, которые только существовали на свете. Какое счастье, что в этом бою я был, как образно выразился оружейник, «каштаном в скорлупе грецкого ореха». Стрела всего лишь проткнула мои слишком большие доспехи и скользнула по ребрам, даже не поцарапав меня.

С огромным трудом, изогнувшись, я все-таки ухитрился выдернуть пронзившее меня древко. После этого я подошел к легату, который, увидев мой окровавленный меч, отшатнулся и заскулил:

— Armaha'irtei! Clementia!