Хищник. Том 2. Рыцарь «змеиного» клинка

Помните, как в свое время Геласий объяснял мне, что церковь стремится привлечь как простой люд, так и высший свет городского общества? Еще до своего приезда в Рим я, признаться, полагал, что главный город католической христианской церкви должен быть полностью христианским, так сказать, сверху донизу. Но вскоре я понял, что он был христианским лишь в середине, причем в буквальном смысле слова. Католичество здесь исповедовали практически все те люди, которые изготавливали товары: кузнецы, мастера, ремесленники, а также все те (исключая иудеев, разумеется), кто их покупал и продавал: купцы, торговцы, таможенники, посредники, лавочники. Ну как тут было не вспомнить старого отшельника гепида Галиндо, утверждавшего, что христианство — это религия торговцев.

Caupo Эвиг и многочисленные чужеземцы, живущие в городе, были арианами, то есть «еретиками», а почти все остальные горожане из низшего сословия, с которыми Эвиг познакомил меня, если только они верили вообще, до сих пор оставались приверженцами целой вереницы римских языческих богов, богинь и духов. Но что удивляло меня еще больше, так это то, что в высших кругах общества, куда меня ввел Фест, очень многие (включая и множество его приятелей из числа сенаторов) также оставались необращенными язычниками. Еще до Константина Рим признавал — кроме своей довольно бессистемной языческой веры — то, что носит название допустимых чужеземных религий. Я имею в виду заимствованное в Египте поклонение Исиде, привезенный из Сирии культ Астарты, а из Персии — культ Митры, а также иудейское поклонение Иегове. Теперь мне было ясно, что все эти религии, хотя сейчас государство и осуждало их, а христианские священнослужители жестоко порицали, отнюдь не были мертвы, сколько бы они ни презирались официальными властями.

Очень сомневаюсь, чтобы кто-нибудь действительно верил во все эти учения. Что касается тех представителей высшего общества, с кем я свел знакомство в Виндобоне, они рассматривали религию всего лишь как очередное развлечение, которым в избытке наслаждались в свободное время. Они могли сегодня исповедовать одну религию, на следующий день — другую, и все только для того, чтобы, воспользовавшись их сменой, получить повод для праздника и пира. О какой бы религии ни шла речь, римская знать была склонна к тому, чтобы наслаждаться лишь праздными, грубыми и даже непристойными ее сторонами. Во многих двориках перед домами можно было видеть статуи языческой богини по имени Murtia[139], а учитывая, что она была богиней лени и томности, садовники тщательно следили за тем, чтобы на статуях рос мох. Один из римских сенаторов, Симмах, который также исполнял обязанности высшего гражданского сановника, urbis praefectus[140], и был всеми уважаемым патрицием, поставил во дворе своей виллы статую Вакха. У скульптуры этой был массивный, выставленный напоказ, поднявшийся fascinum, а на постаменте выбито: «Rumpere, invidia!»[141] Предполагалось, что все зрители мужского пола должны были моментально лопнуть от зависти.

Однажды я был среди гостей на вилле префекта и сенатора Симмаха. Он устроил пир, во время которого мы принимали участие в занимательной игре по составлению палиндромов. Разумеется, приходилось импровизировать, и тут едва ли можно было говорить о безукоризненно правильной латыни, но что поразило меня больше всего, так это полное отсутствие у участников игры высокомерия. Первый палиндром предложил молодой зять Симмаха Боэций. Я, помню, еще подумал, что не слишком удобно цитировать, пока мы едим: «Sole medere, pede ede, perede melos»[142]. Следующий палиндром, придуманный другим молодым человеком, Кассиодором, имел то достоинство, что в этот вечер оказался самым длинным: «Si bene te tua laus taxat, sua laute tenebis»[143]. А вот третий: «In girum imus nocte et consumimur igni»[144] — был предложен некоей образованной, знатной, только что вышедшей замуж молодой женщиной, Рустицианой, дочерью Симмаха и женой Боэция.

Будучи и сам человеком не слишком деликатным и абсолютно не высокомерным, я не возражал против этого развлечения и по-настоящему наслаждался обществом этих свободных и беспечных знатных людей. Эти трое, о ком я рассказал, впоследствии стали высокопоставленными сановниками в правительстве Теодориха, его ближайшими советниками — по большей части из-за своих талантов, но частично также и потому, что они мне понравились и я рекомендовал их королю.