Хищник цвета ночи

Специализированное место отдыха и реабилитации для лиц, подвергшихся насилию. Заведение, доступное только очень обеспеченным людям, которые пытались жить дальше.

Мама сказала, что за всё платят Н’Ери и обсуждению это не подлежало. Я и не собиралась спорить, мне надо было видеть Ника, посмотреть ему в глаза, спросить обо всём.

Но сложно разговаривать с тем, кто сейчас находился в тюрьме по целому десятку обвинений. Это то немногое, что мне удалось выяснить у мамы. Всё остальное было покрыто мраком.

— Ты должна отдыхать, набираться сил и по возможности забыть о произошедшем. По крайней мере, пока не выздоровеешь окончательно.

Не получалось.

Сложно забыть, когда каждую ночь во сне слышишь звук захлёбывающегося от крови Морозова, как просыпаешься с криком на губах.

Еще этот психолог. Невысокая полная женщина с безмятежным выражением на лице и ласковой улыбкой. Моя личная подушка для слёз. По крайней мере, именно так Галина Горох себя охарактеризовала. Правда за эти дни я ни разу не плакала у неё на плече и в разговорах мы не слишком далеко продвинулись.

Я хотела всё забыть, а не анализировать и обсуждать.

Да, я знала, что в произошедшем нет моей вины. Что изменить ничего нельзя и надо жить дальше, ведь самого страшного не случилось.

Но в моих мозгах не надо было копаться. И улыбка Горох меня бесила, и манера поведения, и игра в лучшую понимающую подругу.

Ничего она не понимала. Не могла понять.

Сжав подоконник, я прислонилась лбом к стеклу, чувствуя его прохладу.

Сегодня утром у меня взяли кровь. Обещали зайти и рассказать, как только будут известны результаты. Мне было больно только от одной мысли о том, что они будут отрицательными.

Второе, что интересовало меня после того, как я очнулась, был вопрос о ребёнке.

— Вы беременны? — быстро переспросила врач, стоя надо мной.

— Вика! — мама потрясённо схватилась за сердце, еще больше побледнев.

— Да… то есть, я не знаю.

— Какой срок?

— Не знаю три или четыре, — запнувшись, ответила я.

Лицо болело, кожа щипала, и я чувствовала отёк. Зеркало мне не давали, но поймав взгляд мамы, я понимала, что ничего хорошего в отражении бы не увидела.

— Недели? — деловито уточнила доктор, делая пометки в блокноте.

— Дня, — еще тише ответила ей.

Писать она перестала.

— Что?

— Мой жених хищник, вот он и сказал о беременности.

Женщина задумчиво кивнула.

— Понятно. В любом случае, я сказать вам пока ничего не могу. Срок слишком маленький, эмбрион еще даже не прикрепился к матке, если вообще прикрепился. Анализ крови на уровень ХГЧ мы с вами сможем сделать лишь через пару дней. И то он будет не совсем достоверным.

— Понимаю.

… И вот сегодня я всё узнаю.

— Виктория? — дверь за моей спиной открылась и на пороге появилась психолог. — Как ваше самочувствие?

Я медленно повернулась, опираясь бёдрами и руками о подоконник.

— Хорошо, спасибо.

— С вами хочет поговорить следователь из полиции. Своё разрешение, как ваша наблюдающая, я дала, но ваша мать возражает, считая, что вы еще слишком слабы и не пришли в себя до конца. В любом случае конечное решение за вами.

— Я хочу с ним поговорить, — уверенно ответила ей.

— Хорошо. Я провожу его, — кивнула женщина и уже собиралась уходить, как неожиданно остановилась и произнесла, обернувшись. — Виктория? Там ваши анализы готовы… Мне очень жаль. Если вы хотите поговорить или отменить встречу?…

— Нет, — с трудом выдавила я, отлично понимая, о чём она не стала говорить вслух. — Не хочу… Мне просто надо… пару минут.

«Целая жизнь, чтобы смириться с потерей».

— Вам не стоит держать всё это в себе. Необходимо выговориться, поделиться болью.

Если бы всё было так просто. Рассказать и успокоиться.

— И что это изменит? Вернёт мне ребёнка? Уничтожит воспоминания, которые не дают мне спать по ночам? Или вернёт Ника? Что мне даст этот разговор? — спрашивала у неё, не замечая, как из глаз медленно, одна за одной стекают крупные слезинки.

— Вы можете накричать на меня, поделиться болью.

— Не могу. Это бессмысленно. Ничего не поменяется.

— Вы сильная женщина, Виктория, — вздохнула она. — Даже слишком сильная. Но показать слабость не позорно. Всем нам нужна поддержка в тяжелые времена.

— Вы не знаете меня, — отчеканила я, стирая слёзы, шмыгнула носом и еще сильнее задрала подбородок. — Вы же шли за полицейским? Я готова с ним разговаривать.

— Хорошо.

Стоило двери закрыться, как я неровным шагом дошла до кровати и села, спрятав лицо в ладонях.

Я потеряла всё. Без преувеличения. Морозов отнял у меня всё, что только можно было: любимого мужчину, ребёнка, душевное равновесие. Сломал, растоптал, уничтожил, оставив пустую оболочку. Психолог сказала, что надо поделиться, выплеснуть всю боль. А не было ничего. Меня не было.

Снова скрипнула дверь, но я даже не дёрнулась.

Раздались осторожные шаги, кровать прогнулась под чужим весом, и мама аккуратно меня обняла, прижимая к себе.

— Тебе уже сказали, — едва слышно произнесла она.

— Да, — не убирая рук от лица, глухо ответила ей.

— Это ведь еще не точно. Через неделю можно будет сделать УЗИ, которое точно всё расскажет.

— Не хочу. Это не ошибка. Я знала… чувствовала.