Хищник цвета ночи

Вопросов было много. Парочку я удалила, кое-какие поменяла, два-три добавила. Мама пару раз зашла, спрашивала о самочувствии и почти сразу убегала. Приходила и психолог. Мне даже показалось, что она радовалась моей бурной деятельности.

Какие-то странные у неё представления о нормальности.

За вопросами я просидела полночи, пытаясь найти нужные слова, выразить мысль и не расплакаться самой. Нужна была искренность, честность и правда. Мне предстояло открыться самой и раскрыть чужие души.

Никакой фальши, лишь искренние чувства.

Интервью было назначено на десять утра. В восемь к больнице подъехал фургончик с лейблом федерального канала. Журналиста я знала, столько раз видела по телевизору, список шишек, у которых он был интервьюером, исчислялся десятком. И теперь среди них была я.

Гример, макияж, приветствие и любопытные взгляды.

Нам выделили отдельный кабинет, и я даже приоделась для этого случая, сменив спортивки, майку и тапочки, на джинсы и кофту. Думала о водолазке, но мне посоветовали выставить синяки на показ. Так я и сидела бледная, сосредоточенная с сине-зелёными синяками на лице, которые даже гримёр не смог спрятать, и с чёрными отпечатками на шее.

Изувеченная, но несломленная.

— Как только устанете и почувствуете себя плохо, скажите, — произнёс мужчина, присаживаясь напротив меня. — Мы тут же остановимся.

Я кивнула.

Свет софитов слепил, чёрные объективы камер нервировали, а мне почему-то подумалось о том, что мама так и не пришла, не пожелала мне удачи. Это выглядело больше чем предательство.

— Как вы впервые встретились?

— Это произошло почти три года назад. Я пришла устраиваться к нему работу. Надела свой самый лучший костюм, собрала волосы в пучок и слегка подкрасила глаза. Старалась выглядеть сдержанно и в то же время уверенно. Да, я знала, кто такой Ник Н’Ери и какие слухи о нём ходили. Но меня подкупила приписка в конце объявления — никаких личных отношений.

— Но вы обошли это правило?

— Не сразу. Поверьте, два года очень большой срок рядом с таким мужчиной, — я попыталась улыбнуться, но не смогла.

Как это было странно и страшно говорить о том, в чем всегда боялась признаться себе. Но так необходимо.

Интервью длилось уже больше часа. Под светом софитов было жарко, ужасно хотелось пить и голос почти сел. Я потеряла счёт стаканам, которые осушила за это время.

— Значит, шаери?

— Шаери, — подтвердила я, смотря прямо в глаза журналисту.

— Избранница зверя, но не человека.

— Да.

— А ваши чувства принимались в расчёт?

— Принуждение запрещено, — заметила я. — Да и Нику оно не нужно.

— А вам? Как отделить желание зверя и чувства зверя?

Я на мгновение задумалась.

— А вы сами знаете, в чём отличие страсти от любви? — поинтересовалась я и мотнула головой, чувствуя, как волосы прилипли к шее. — Когда тебя желают, это чертовски приятно, но когда тебя любят — ты живёшь. И я жила… живу рядом с ним. Каждую секунду своей жизни. Или вы серьёзно думаете, что пытаясь спасти очередную любовницу, Ник пошёл бы на такую крайность? Отпустил зверя, сломал печать.

— Но это нарушение закона, как и убийство.

— Не спорю. Но есть и смягчающие обстоятельства.

— Какие, например?

— Моя беременность, — тихо ответила ему, открывая последний козырь. О её прерывании я сообщать не собиралась. — Как думаете, сколько мужчин смогли бы сдержаться, увидев свою любимую, ждущую ребёнка, в таком состоянии? — я коснулась синяков на шее, провела пальцами по скуле, привлекая внимание к ссадинам. — Наказание должно быть. Закон — это хорошо. Но это не он меня спас тем днём.

— Скажите, Виктория, оглядываясь назад, вы хотели бы, чтобы Ника Н’Ери не было в вашей жизни?

— Нет. Я не представляю свою жизнь без него.

Вечером я раза три пересмотрела своё интервью, замечая каждый вздох, потом до трёх ночи читала отзывы и комментарии в интернете.

Процесс был запущен, даже мама немного смягчилась.

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

— Знаю.

День, второй, третий.

Ток-шоу, споры, дебаты и ссоры.

За или против.

Единого решения не было, но я уже не боялась, знала, что по-тихому запихнуть Ника в тюрьму у них не выйдет. Вот только меня тревожила тишина. Он не прислал мне ни одного сообщения, не позвонил. Ничего. И это безразличие убивало. Может, я всё зря затеяла?

Оставаться в больнице было невозможно. Ворота осаждали журналисты, врачи и другие пациенты пытались завести со мной разговоры. Попытка спрятаться в палате не помогала. Я готова была выть от клаустрофобии и бессилия.

Домой тоже было возвращаться бесполезно. Дашка по телефону ежедневно рассказывала о журналистах, которые не давали им прохода. Зато выручка увеличилась в два-три раза.

Город постепенно приходил в себя, зализывал раны. Погибших похоронили, дома начали восстанавливать.

— Резервация? — предложил Дрэго Н’Ери, явившись на четвёртый день после моего интервью, когда я рассказала ему о своих проблемах.

— Не уверена, что это хорошая идея.

— Там нет журналистов.

— Зато есть хищники.

— Которые воспринимают вас как героиню, — не сдавался мужчина.

— А не я ли раскрыла ваши тайны?

— Вы спасали своего жениха.