Хитрец. Игра на Короля

Прошла всего неделя с момента, когда слуги синьорины установили мольберт в моей гостиной, и теперь Эрсилия объявила, что труд ее закончен. Я не видела раньше ее рисунка, потому что, уходя, она занавешивала мольберт плотной тканью. Сейчас же моему взору предстал… нет, не холст – лист белой бумаги. И на листе том были различимы всего два цвета: черный и красный, и сочетание их выливалось в портрет юной девушки. Она, облаченная в латы, стояла посреди ветреных вересковых полей и держала в руках шипастый моргенштерн. Воительница казалась тонкой и изящной – может быть потому, что обозначены были лишь контур и тени.

– Чтобы творить прекрасное, совсем не обязательно водить по толстому холсту кистью всех цветов радуги, – чуть улыбнулась Эрсилия. – И уж точно не стоит приводить себя в истощение, силясь выбрать на палитре правильные цвета.

В словах ее была сущность всей Империи Цесс. Они ценили возрождение, новизну, энергию, свет и жизнь. Их гимн походил более на легкий вальс, цвета их флага – зеленый, желтый, белый – взывали к миру, познанию и жизнелюбию. Цесситы будто делали все легко и изящно, со смехом и радостью – даже развязывали войны. Их грозная сила светилась лучезарным сиянием. Они любили слово «душа» и часто его использовали: «благодушный», «душевный», «душеполезный». Все, что наполняет душу, насыщает ее благодатными переживаниями, – правильно. Удивительно, как при всей своей легкости цесситы уберегли свое мировоззрение от превращения в культ вечных радости и гедонизма.

Но от цесситской «души» до духовности было так же далеко, как от времен Благоденствия до эпохи Высокомерия.

– Настало время показать работу ценителям! Выпьем кофе, а затем поедем в свет. Желаешь знать, куда? – воскликнула она и, дождавшись моего утвердительного кивка, хитро улыбнулась. – К мимам, полюбившим мимикрию и деньги пуще себя самих.

Одним из многочисленных увлечений синьорины было превращение собственных фраз в пышные цветники, расшифровать значение которых было не под силу даже лучшим из поэтов.

Эрсилия встала из-за мольберта, и, чтобы размяться, подошла к большому зеркалу. Она долго крутилась перед ним, рассматривая, как на ней сидят новые серьги с оправленными в золото головами колибри. «Таксидермистские» украшения в то время носила даже сама Императрица Цесс, Лаццарина: были у нее и ожерелья из зубов оленя, и камеи из резной кости.

– Это политики? – опасливо проронила я, гадая, в какое же общество мы сегодня с Эрсилией попадем.

– Упаси Создатель! Нет, они все нувориши, – с легкостью выдала она, продолжая разглядывать собственное обрамленное пышными светлыми локонами личико. – Политика всегда опасна. Но мы же с тобой слишком умны, чтобы туда лезть, верно?.. Нувориши все игроки, и я могу поспорить, что они сразу же захотят выиграть этот портрет!

Через двадцать минут мы завернули картину в холщовый мешок и поехали в один из салонов, куда была вхожа синьорина Нолетт-Бессонти и где, кроме азартных игр, не занимались ничем другим.

Считалось, что в Цесс от еле заметных усов до порога гробовой доски играли все. Алчность одних была мерилом прегрешения других. Синьорина Нолетт-Бессонти также была грешна и непременно хотела прославиться в кругах картежников.

В тот день ее скандальную картину выиграл некий Джианни Ринелло, известный в Городе Души коллекционер редкостей. Воистину коллекционеры – удивительные люди: они самозабвенно охотятся за редкостями, чтобы потом запереть их от всего мира в своих галереях за тяжелыми железными дверьми.

* * *

На рассвете 5 января 890 года месье Фойеренгер Алентанс вместе со своим наемником возвратился в Город Души. Он вернулся из провинциальных окраин, куда должен был доставить бывшим подданным Страны Господ одельтерские сообщения.

Хитрец будто знал, когда ему следует появиться, ибо объявлялся он всегда вовремя. Уже в десятом часу утра он, пренебрегая всеми соображениями безопасности, поднялся на второй этаж дома, в котором находилась квартира Чьерцема Васбегарда (а вместе с тем и моя), и с порога попросил поведать обо всем, что случилось в его отсутствие.

Мой рассказ пестрил названиями мест и новостями цесситской столицы, и Хитрец внимательно слушал каждую деталь. Он прислонился к дверному косяку и придерживал дверную ручку, будто кто-то мог внезапно ворваться и нарушить великое таинство исповеди.

Среди прочего я говорила, что люди, в окружение которых попала неизвестная доселе актриса Келаи Васбегард, исповедовали культ азарта. Они поклонялись деньгам и игральным картам и совершали молебны не в храмах, а за покрытым суконной тканью столом. Карты в Городе Души главенствовали всю зиму, пока не начинались летние скачки с их возможностью ставить немыслимые суммы на полюбившегося скакуна.

Внимательнее всего Хитрец прислушивался к описанию персоналий из круга богатенькой синьорины; наконец, очередь дошла до встреченного нами человека, который никак не мог приходиться Империи Цесс подданным.

– Повтори-ка, – ошалевшим голосом перебил он меня на полуслове.