Хюбрис, или В тени маяка

Райхель презрительно ухмыльнулся:

– Кому нужен дохлый сменщик? Или, еще почище, свихнувшийся сказочник.

– Я не твой… ыг! – на меня напала икота, – …Сменщик.

– Ты в этом уверен?

По спине пробежала волна озноба, словно я погрузился в ледяную воду. Но барахтался в ней недолго. Желанное беспамятство еще не наступило. Острие стилета у глаза и запах – разве такое забудешь?

– Уверен. Мариус… ыг!.. постарался.

– У меня для тебя две новости, старичок, причем обе хорошие. Первая: Мариус сдох. Окончательно. И поделом: нечего перехватывать сменщиков. Но что возьмешь с профоса, правда? – Кажется, Райхель подмигнул. Не уверен. По его грубо вытесанной роже нельзя было понять, то ли он издевается, то ли серьезен, как проповедник.

– Какого еще профоса?

– Ну ты даешь, сказочник… Профос – это палач на судне. Кто такой палач, надеюсь, знаешь? – Он в очередной раз отхлебнул белой мерзости из стакана. Как по мне, так Йоост гораздо больше годился на роль палача, но ведь я – возможно, на свое счастье – еще не был знаком с остальными членами команды.

А Райхель между тем продолжал:

– Ты думал, что, пока продолжается плавание, наказание откладывается на неопределенный срок? Нет, старичок, иначе слишком многие предпочли бы болтаться в море до скончания века и не сходить на берег… Кстати, вторая новость: ты сможешь сойти на берег. Твое плавание закончилось.

Я не знал истинного значения последней фразы (прозвучала она довольно зловеще), поэтому не обрадовался. Все могло обернуться очередной ловушкой. Или шуткой еще одного простого моряка, отчаянно скучающего за бутылкой кефира, несмотря на общество юной девы, которая вылизывала ему ухо.

Я почти пожалел о том, что напился, как будто дело было только в водочном тумане, коварно скрывшем от меня недостающие части головоломки. И все же я был не настолько пьян, чтобы попасться на удочку и спросить, где и когда я смогу сойти на берег. Но были и другие вопросы – один, мне казалось, достаточно хитрый.

– Ты уже видел Хендрика?

– Само собой, Илайя.

– Какого из них?

– А какого видел ты?

Глухая стена. Мои разговоры с людьми из команды «Голландца» напоминали блуждание в лабиринте, ходы которого неизменно заканчивались тупиками. А иногда в тупике я натыкался вдобавок на кривое зеркало – наверное, для смеха. Только хотелось плакать. Может, так и задумано? И все же с Райхелем мне было не в пример легче, чем с другими. Как ни странно, с ним я чувствовал себя в относительной безопасности. Скажу больше, я испытывал к нему симпатию. Возможно, это начинал проявляться стокгольмский синдром, но не исключено, что причина крылась в ином: я действительно был его сменщиком. Родство душ? Ну-ну, посмотрим, чем еще обрадует «родственничек».

За Райхелем дело не стало.

– Если хочешь, она тебе погадает.

Сначала мне показалось, что я ослышался.

– На кой черт мне это?

– Я бы на твоем месте не пренебрегал ничем, что может изменить судьбу.

– По-твоему, гадание влияет на судьбу?

– Ты ведь не на суше, Илайя. Когда до тебя наконец дойдет?

Девица вела себя так, словно разговор ее не касался. Похоже, Райхель немного устал от нее и решил сплавить хотя бы на время. Что ж, услуга за услугу.

– Ну, пусть погадает.

Куда более важным мне казался вопрос, что делать с оставшейся водкой: прикончить бутылку сейчас, чтобы поскорее пойти ко дну, или еще немного побултыхаться на искрящейся поверхности «Моря грез». У первого варианта был только один недостаток – я опасался, что меня вот-вот вывернет.

Райхель мотнул головой, и молодая цыганка, скорчив недовольную гримаску, направилась ко мне. Двигалась она так, будто танцевала под очень медленную музыку. На ней было красно-черное длинное платье, а поверх платья – жилет слишком большого размера, сильно смахивавший на военно-морской китель с отрезанными рукавами. На кителе сохранился один контр-адмиральский погон, блестящие пуговицы и орденские планки.

Усевшись передо мной, цыганка вытащила из кармана кителя колоду карт. Ее одеяние (а в особенности уцелевший знак различия) напомнило мне завтрак на берегу реки и голову с погоном во рту, которую я тогда увидел. Это случилось совсем недавно, но казалось, прошли годы.

Наклонившись к гадалке, я тихо спросил:

– А голову зачем отрезала?

Никогда не находил ничего страстного и прекрасного в черных очах. Вот и сейчас: девица была совсем близко и смотрела на меня не мигая, а я не различал в ее огромных глазищах ничего, кроме животной непредсказуемости. Вероятно, даже бессознательности. Как ни странно, это вызывало доверие. Возникало впечатление, что через этот безмозглый двуногий радиоприемник и впрямь будет вещать сама судьба. Хотя не знаю, правильно ли называть судьбой то, что можно изменить.