Хюбрис, или В тени маяка

«Привет, Илюшка, привет, мой старый друг. Надеюсь, все еще могу называть тебя так, хотя сейчас ты, наверное, думаешь иначе. Опять отключаешь мобилу, чертов ретроград? Приходится писать письма, а это иногда труднее, чем писать романы, ты согласен? В прежние времена отправляли послания, запечатывая бутылку и бросая ее в море, теперь есть способ понадежнее. Только не задавайся вопросом, каким образом это дерьмо к тебе попало. Считай, что существует такая себе пневмопочта, только вместо пневмы[4] – хюбрис,[5] и еще надо знать, в какую щель сунуть свою эпистолу, чтобы дошла до адресата. А щели, уж поверь мне, повсюду, этот дряхлый мир трещит по швам! Правда, я забыл, что щели не по твоей части, извини за прямоту и вульгарность.

Позволь ознакомить тебя с раскладом. Если читаешь эту писульку, значит, ты уже на месте и наша встреча не за горами. Не надо смотреть на календарь; ты, вероятно, догадался, что только на суше время – незыблемая формальность. (Я все-таки не удержался и ткнул мышкой в угол экрана. Часы показывали 4:16. Появилась и дата: 20 декабря 1928 г. Действительно, формальность.) Совсем другое дело, когда находишься в плавании. Знаешь, как это бывает – попадаешь в течение, о котором не подозревал, и оно уносит тебя очень далеко от тех глупостей, что ты полагал жизнью, современностью, судьбой. Калачакра,[6] само собой, крутится, но если подобраться поближе к оси, перестаешь испытывать головокружение, да и центробежная сила становится почти незаметной. Ладно, не буду утомлять тебя отвлеченными материями. Имею конкретное предложение.

Скоро начнут прибывать гости. Поэтому не зевай, занимай любую свободную каюту, располагайся поудобнее… И, раз уж я тебя пригласил, почему бы нам не взяться за старое и не закончить вместе последнюю книгу Вадима Ильина? Не вижу препятствий, кроме твоей дурацкой лени. На «рабочем столе» ты найдешь файл, который называется «Пассажир «Летучего голландца»». В нем описано мое плавание и твои жалкие попытки к бегству – естественно, в той их части, которая мне известна. Рассчитываю, что ты заполнишь зияющие пустоты. Если же нет, может случиться досадное недоразумение: оба соавтора загадочным образом исчезнут, а их новейший роман, обреченный сделаться бестселлером, останется незаконченным. Кое для кого это будет большим разочарованием. Я тебя предупредил.

Ты спросишь, зачем нужна афиша, если цирк давно уехал? Уж конечно, не ради сухопутных придурков, за счет которых я неплохо жил последние лет тридцать. Но пора и честь знать. Там наше время заканчивалось, старичок, – думаю, ты почувствовал это даже раньше меня. Я все чаще задумывался, что делать с остатком своей долбаной жизни. Все радости позади; впереди – черная дыра, и ничего кроме. Раньше у людей хватало памяти лет на сто, теперь едва ли достанет на десяток дней. Я хочу подбросить им кое-что, воняющее смертью, хотя заранее знаю, что наша с тобой документальная проза никого не проймет. Можешь считать это моим капризом, столь же бессмысленным, как все остальное «творчество», то бишь жалкое фиглярство на краю пустоты. Правда, должен признать, раньше это занятие было для меня наименее скучным способом существования. Никаких претензий на вечность. И, боже упаси, никаких иллюзий относительно скотного двора под названием «человечество».

Вот и не спрашивай: «Зачем?». Не «зачем», а «потому что». Просто потому, что иногда перед смертью кричат от боли. Я хочу услышать и твое «хрю-хрю», старый боров, прежде чем тебе перережут глотку. Поэтому пиши и не строй из себя Кафку. Ты хоть удосужился узнать, что женщины думают о тех, кто не кончает?

Да, кстати, чуть не забыл. Твоя последняя женщина у меня. Не волнуйся за нее, с ней все в порядке – в отличие от ее холуйков-голубков. Кажется, ты не в курсе, почему она на меня взъелась. Даже уверен, что не в курсе. Ох уж эти бабы, все они в чем-то одинаковы, и каждой есть что скрывать. Когда-то я, по молодости и по глупости, чуть было не сел за групповуху. Спасибо, папаша отмазал, царствие ему небесное. Так вот, это с ней мы тогда позабавились. Как сказал бы Джим Моррисон, живая, она кричала. Дикарь тоже поучаствовал, но у него не оказалось такого папаши, как у меня. На зоне его сделали «петухом». В общем, он свое получил. А я еще нет. И в этом смысле было бы смешно ждать возмездия от тебя… Или я ошибаюсь? Ну так удиви меня, мешок с дерьмецом!

Всегда и особенно теперь – твой,

Давид Бирнбаум.