Хизер превыше всего

Хизер смотрела на них из гостиной глазами полными слез, хоть ей и было велено идти в свою комнату. Карен, которая никогда ни о чем таком не задумывалась, охватили угрызения совести, и она пообещала, что все изменится. Она предложила решение: первая половина дня в субботу будет отдана под общение отца и дочки, – и признала, что вела себя как эгоистка. Ночью Марку приснилось, что стажерка и Хизер едут с ним на обед в его машине, которая мчится на огромной скорости, и что Хизер неожиданно распахивает дверь и выпрыгивает на дорогу.

На следующее утро Марк осознал, что возраст не улучшил его внешности. Шевелюра, правда, никуда не делась, но он набрал вес, а когда наконец-то сообразил, как работают весы Карен с калькулятором подкожного жира, то увидел, что его стало почти на десять килограммов больше, чем в старших классах, причем в основном за счет щек и второго подбородка. Он принял решение снова начать бегать, что принесло свои плоды: мысли о стажерке улетучились и, если не считать первых нескольких весенних дней, когда Центральный парк наводнили бледнокожие полуодетые девицы, его сексуальные позывы вообще угасли, и домой он возвращался умаявшийся и спокойный.

Главным удовольствием для него стал еженедельный выходной с Хизер. Их походы в кино, или в музей, или в магазин всегда были незабываемыми, потому что с Марком случались разные забавные приключения (например, однажды возле отеля «Плаза» ему на ногу наступила лошадь), а Хизер с ее искренней улыбкой и манерами сорванца неизменно вызывала общий восторг, и потому они редко уходили домой без какого-нибудь подарка.

* * *

Через несколько дней после прибытия в тюрьму штата Нью-Джерси Бобби прошел обязательное психологическое тестирование и тогда же, как только стала известна его польская фамилия, попал в банду местных скинхедов. В качестве посвящения его обрили под ноль и как следует избили в раздевалке после душа. Сначала он не понял, что удары кулаком, носками обуви и головой следует сносить безропотно, и попробовал дать сдачи, причем его энергия и ярость поразили нападавших. В конце концов, когда кто-то уселся ему на грудь, Бобби отрубился, но град тумаков и накал схватки заставили его по-новому ощутить собственное тело, так что, пока он был в отключке, у него случилась непроизвольная эрекция, принесшая ему настороженно-опасливое уважение и прозвище Стояк.

Общаться с членами банды Бобби не хватало терпения, тем более что главной темой их бесед было не белое превосходство, а юриспруденция. Все они считали, что сидят понапрасну, по крайней мере, их проступок – не повод держать их в заточении: они так и говорили – «держать в заточении» и вели себя еще более предсказуемо, чем те, что остались на воле. Однажды из услышанных краем уха разговоров он сделал вывод, что убей он Чи-Чи, ему бы вообще ничего не сделали, поскольку она была единственной свидетельницей, спермы он не оставил, а приводов до этого не имел, разве что из-за прогулов с бесцельным шатанием по городу и мелкими магазинными кражами. Теперь он знал: ее следовало убить, потом украсть кое-что по мелочи, чтобы это выглядело как грабеж, и выкинуть все на помойку, не пытаясь ничего сбыть, даже если бы подвернулось что-то ценное. Все остальное общение сводилось к однообразным нелепым причитаниям: Бобби устраивала здешняя еда и работа в прачечной, где иногда удавалось поваляться на теплых простынях.

Не то чтобы Бобби нравилось в тюрьме, но тут был четкий распорядок, и он многому научился. Из-за сбоя бюрократической машины и ошибочного предположения, будто он, как член расистской банды, пойдет только к белому врачу, прошло несколько месяцев, прежде чем его тесты обработали и поняли, что ему нужен психиатр. Они встретились в кабинете с голубым ковролином, что после повсеместного линолеума и бетонных блоков взбудоражило Бобби. Он собирался вести себя, как с тетками из соцслужбы, которым впаривал свою правдивую историю, заставляя их плакать. Однако врач оказался красивым мужчиной, словно сошедшим с телеэкрана, нестарым и деловитым, и Бобби немного испугался.

Врач расспрашивал Бобби о его жизни, и что он думает о себе самом, и что делает его счастливым. Бобби изложил ему самую грустную версию, какую только мог придумать, опуская глаза к концу каждой фразы и не забыв упомянуть свои прогулки к замусоренной реке Пассаик. Большинство вопросов врача касались отношения Бобби к другим людям. Бобби хотел сказать правду – что окружающий мир кажется ему похожим на зоопарк, где звери стоят в кучах собственного дерьма, а он с жалостью и одновременно любопытством смотрит, как они с пронзительными криками бросаются друг на друга. Однако вместо этого он сказал, что вообще ни о чем таком не думал.