Хизер превыше всего

На самом деле его ничего не интересовало, кроме животных. Он воспринимал их как людей, считал такими же глупыми и беззащитными, в особенности сбитых машинами зверушек, которых собирал на дороге и прятал в гараже, чтобы потом повнимательнее рассмотреть. О собственном могуществе Бобби узнал по чистой случайности, когда увидел птицу, залетевшую в оконный вентилятор, включил его и стал наблюдать, словно завороженный, за тем, как лопасти рубят ее тельце, а капли крови разносятся воздушной струей.

Бобби бросил школу и нашел работу в большом магазине хозтоваров, где в его обязанности входило загружать фургоны, а позже, когда он научился управлять автопогрузчиком, еще и складывать штабелями палеты. Он по-прежнему жил дома, только приладил к двери своей комнаты большой висячий замок и в свободное от работы время смотрел телевизор, пил водку и слушал бессмысленные разговоры и взрывы смеха друзей и любовников матери во время их стихийных ночных сборищ.

Иногда у них завязывалась драка, и он тогда выходил на улицу, чтобы посидеть на крыльце или прикупить в угловом магазине еще пива. Часто на своем крыльце сидела и девушка из дома напротив, известная как Чичи[2], он считал, что она очень красивая и только ищет предлог с ним заговорить. Однажды особо пасмурным субботним днем он пересек мостовую, прошел совсем рядом с ней и сказал: «Славный солнечный денек, а?» Она улыбнулась в ответ, а он обрадовался, что смог произнести одну из тех фраз, которые обычно говорят люди.

2

С появлением Хизер жизнь Марка не сильно изменилась. В самом начале от него мало что зависело. Карен взяла все заботы на себя, и это было разумно, ведь грудью кормить он не мог, менять подгузники не рвался, а во время прогулок и купания был на работе. Вскоре ему стало казаться, что Карен и Хизер живут в общем, наглухо закрытом от всех остальных пространстве, а он существует как бы снаружи, вне его. Попытки поучаствовать в их жизни заканчивались провалом – из-за его неумелости, естественно, – а Карен было проще все сделать самой, чем наблюдать, как он сражается с детскими одежками, пытаясь натянуть их на едва начавшую ходить малышку, или собирает сумку перед прогулкой в парке.

Он злился не на Карен, а на себя, воспринимая тот факт, что его отодвигают на позицию наблюдателя, как следствие тех же недостатков, которые к этому времени стали очевидными всем сослуживцам. Марку никогда не удавалось выйти на первые роли, стать заметным в финансовых кругах. Он хорошо работал и зарабатывал больше, чем мог когда-либо мечтать, и тем не менее на его глазах многочисленные гораздо менее достойные коллеги обходили его по карьерной лестнице, в большей мере благодаря светским, чем деловым талантам, и он в конце концов поставил крест на мысли, что однажды будет руководить департаментом или даже летать корпоративным самолетом.

Хизер была очаровательным ребенком. Белокурая, хотя со временем волосы могли и потемнеть, с большими голубыми глазами, она начала улыбаться очень рано, всего в месяц от роду, и часто с восторгом хлопала в свои маленькие пухлые ладошки. Карен одевала ее в вязаные комбинезончики и считала, что, хоть Хизер и девочка, голубой цвет больше подходит и к ее внешности, и к характеру. Хизер притягивала взгляды прохожих, а ее щебет, улыбки и смех покоряли даже самых мрачно настроенных ньюйоркцев.

Она была такая хорошенькая, что неизбежно оказывалась в центре всеобщего внимания и в парке, и в магазине. Новые знакомые смотрели на Карен или на Карен вместе с Марком, не в силах скрыть удивления, что подобный ребенок мог появиться у такой пары. Родителей Хизер это никогда не огорчало, и они пожимали плечами со смиренной гордостью: оба они независимо друг от друга пришли к одному и тому же выводу, которым друг с другом, однако, не делились. Они были уверены, что их внутренние сущности реализовались в их чудесном биологическом творении. Марк даже однажды шепнул Карен, что, если «у них так хорошо получаются дети», может, стоит подумать еще об одном ребенке.

* * *

Карен, конечно, любила родителей и считала свое детство в зеленом пригороде Вашингтона идиллическим, но тем не менее чаще вспоминала этот период как годы одиночества. Она всегда мечтала о брате или сестре, но подозревала, что, поскольку ее мать была зациклена на контроле рождаемости, она сама появилась на свет, скорее всего, по чистой случайности. В течение некоторого времени она воображала себе брата, который был на десять лет старше и водил ее, например, в кафе-мороженое или на уроки классического танца. Однако ей хватало ночевки у одной подруги и возвращения из школы вместе с другой подругой и ее братьями-сестрами, чтобы сообразить, как ей повезло, ведь единственному ребенку не нужно сражаться за каждый пустяк.