Хладные легионы

Он делает усилие и встает. Чуть покачивается от того, что внезапно поднялся на такую высоту. Таращится вниз, вслед бакланам, но ничего не видит, кроме сумерек и морской воды, от которой разит. Пожимает плечами. Тот факт, что они – морские птицы, а он – нет, в конечном итоге кажется не таким уж важным. Делает широкий шаг вперед и ныряет следом за недавними собутыльниками. С плеском погружается в…

Впрочем, это не вода – слишком неплотная и быстрая субстанция. Но на краткий миг Рингилу кажется, что он видит, как поднимаются пузырьки, и дыхание возносится молочным следом к серебристой поверхности, потревоженной его вторжением. Краткое, холодное покалывание, будто брызги ледяной воды в лицо, а потом из мглы на него по-акульи бросается нечто.

«Твою мать!»

Он успевает мимоходом заметить круглый рот, разинутый достаточно широко, чтобы проглотить его голову целиком, непрерывное кольцо единственной натянутой губы и выдвинувшиеся в горле концентрические круги зубов. Это акийя, одно из тех существ, которых Ситлоу и Рисгиллен называли «мерроигай». Позади кошмарной головы виден намек на гибкое, почти человеческое тело, разделяющееся на длинные, извивающиеся конечности с плавниками. Гладкая мускулистая рука, метнувшись вперед, пытается схватить Рингила когтями, вероятно желая спасти его от падения, но он отдергивается от этой руки, словно ребенок от лапы Болотного Призрака, и продолжает падать.

Еще глубже.

Если над ним когда-нибудь и была поверхность, она давно исчезла. Тьма сдавливает, будто кольца гигантского змея из легенды. Дыхание – это усилие, заставляющее его неглубоко всасывать воздух через дрожащие губы. Глаза болят от вглядывания в темноту, но что-то не дает им закрыться. Чувство, что «что-то приближается», не покинуло его – Рингил чувствует, как нечто падает вслед за ним, разевая огромные челюсти во мгле. И он… прижат, уже не падает, а скорее висит на каком-то замысловатом столе для пыток, чьи форму и размеры пока не может рассмотреть.

Из глубины всплывает что-то бледное и светящееся.

Несколько мгновений он думает с содроганием, что это медуза – одна из тех гигантских, которых иногда выносит на берег в Ланатрее во время летних штормов. Внезапно вспоминает, как восьмилетним мальчиком бродил в рассеянном одиночестве – что случалось все чаще и чаще – по влажному от дождя песку среди горбатых и трясущихся полупрозрачных холмов, которые были почти одной с ним высоты. В то раннее утро, прежде чем в душе взыграл упрямый прагматизм, он несколько жутковатых мгновений верил – хотел верить, – что это трепещут сбежавшие души китов, убитых гарпунами где-то вблизи Хиронских островов.

Они ими не были.

А прямо сейчас – он встряхивается, возвращаясь к реальности, – перед ним не медуза.

Это камень.

Штуковина будто успокаивается, когда ее узнают, и начинает прыгать вверх-вниз у его ног с собачьей преданностью. Хочет дружить. Это мягко поблескивающий кусок барельефа шириной с грудь крупного мужчины, на обращенной вверх стороне что-то написано на старом мирликском. Рингил слегка наклоняет голову, расшифровывая слова:

«…и Ключи от Города, что величественнее…»

Похоже на украшение, которое можно увидеть на стене разрушенного храма в более старой, болотной части города; зловещего, некогда стоявшего особняком святилища, поглощенного морем современного строительства, по мере того как росли процветающие окраины Трелейна – кое-где в таких местах каменная кладка очень старая, на века превосходит нынешнее наомское владычество.

«…Ключи от Города…»

Камень вздрагивает и приподнимается, словно его затаскивают на борт корабля усталые матросы, обмотав веревками. Вот он останавливается на высоте колена, нерешительно подпрыгивает туда-сюда и опять поднимается, будто пес, который обознался, но теперь спешит на зов подлинного хозяина. Мысли в голове Рингила расплывчатые и неопределенные: может, слова вовсе ему не предназначены, он прочитал их по ошибке, и эта встреча человека с камнем – оплошность провидения или демонический умысел, вроде тех моментов, когда меч соскальзывает со щита, не расколов его, или воин, уверенно замахнувшись боевым топором, поскальзывается в грязи и падает на задницу, не завершив удар. Тот, кто не смел рассчитывать на милость, получает помилование, а город, который должен был выстоять против осаждающей орды, подвергается разграблению – все потому что в Книгу Дней вкралась ошибка и так далее, и тому подобное.

Мысленно он пожимает плечами, но слишком сильно дрожит, чтобы этот жест получил физическое воплощение. Собственное тело все сильнее ощущается так, словно не принадлежит ему и не очень-то повинуется.

Похоже, что на этот раз он действительно умирает.