Хлеб по водам

— Ты меня просто поражаешь, Роллинз, — заметил Стрэнд. — Ты никогда не рассказывал об этом. Ни мне, ни кому-либо другому в школе.

— А мне врагов наживать ни к чему, — усмехнулся Роллинз. — И потом неохота, чтобы люди считали меня умней, чем я есть на самом деле. И думали, что раз я из такой семьи, то и требования ко мне должны быть выше. Вообще-то иногда довольно туго приходится, когда все собираются за обедом и меня начинают дразнить и доставать всякими там высказываниями. Ну, что я, дескать, тупоголовый, только и умею, что бить по мячу. Кстати, мой старший брат мог бы стать большим спортсменом, его даже приглашали в нью-йоркский «Никс», это баскетбольная команда. Но он отказался, заявил, что не хочет зарабатывать на жизнь, бегая и потея на потеху публике, словно какой-то фараонов раб, а потом каждое лето делать операции на колене. Да если б в моей семье только заподозрили, что я собираюсь стать профессиональным футболистом, меня просто вышвырнули бы на улицу, как какого-нибудь прокаженного. Они ведь у меня книжники, мистер Стрэнд, просто фанаты этого дела. И все заняты самосовершенствованием, к чему и меня призывают… Я просто иногда с ума схожу от всего этого. — Он залпом допил виски. — А у вас, часом, не осталось еще капельки? Ну, в той бутылочке на кухне, а, мистер Стрэнд?

— Так ты хочешь сказать — эти деньги дала тебе семья?

— Одолжила, мистер Стрэнд, — ответил Роллинз. — Одолжила, именно так и есть.

— А что, если Ромеро, когда его выпустят из тюрьмы, просто убежит, и все?

— Ну, тогда с меня снимут шкуру, набьют перьями и прибьют к стенке вместо коврика, — усмехнулся Роллинз. — Но только он не убежит, нет.

— Почему ты в этом так уверен?

— Потому, что он мне друг. — Слова эти Роллинз произнес с какой-то подкупающей, даже трогательной простотой. — И потом вряд ли Ромеро позволят ошиваться здесь, после того как его выпустят под залог.

— Да, — согласился Стрэнд. — Тем более что его уже исключили из школы.

— А я смотрю, тут времени даром не теряют. Ведь человека еще даже не осудили, не признали виновным, разве не так?

— Директора можно понять.

— А вот я лично не понимаю, — угрюмо проворочал Роллинз. — Я готов обвинять в случившемся всех, кроме него… Ладно… Нет, не бойтесь, никуда он не убежит. Особенно если будет знать, что это мои деньги. Да и потом куда ему бежать, а? К семье? Он даже не знает, где его родные сейчас. Как-то его брат прислал открытку. Пишет, что со всеми перессорился и подался куда-то на Запад. Сестры уже давным-давно разъехались, и мать вот-вот тоже должна была переехать, тоже неизвестно куда. Да и какая разница, все равно он никогда не стремился быть с ними. Я ему прямо так и скажу: можешь приехать и жить у моих, в нашем доме. По крайней мере до суда. И никому, даже Ромеро, никогда не удастся удрать от моих братьев, не тот случай. Это, конечно, пока он их окончательно не достанет… Так я могу выпить еще чуток?

— Хорошо, сейчас принесу. — Стрэнд взял у Роллинза пустой стакан и пошел на кухню. И вдруг с удивлением поймал себя на том, что в глазах у него стоят слезы. На сей раз он почти не разбавлял виски. А его собственный стакан был еще наполовину полон. Последний раз он держал эту бутылку в руках той ночью, когда Лесли заблудилась по дороге из Нью-Йорка и была на грани истерики, попав наконец в дом и разбудив его. «Этот напиток имеет определенную медицинскую ценность, — кажется, именно так она тогда сказала. — Его дают, чтобы восстановить силы». Что ж, в этом смысле виски может пригодиться и сейчас.

Если б Стрэнда спросили, почему на глаза его навернулись слезы, он бы затруднился с ответом. Может, его растрогала непоколебимая верность Роллинза, наивная вера паренька в неразрывные узы дружбы? Или безоглядная щедрость и доверчивость членов его семьи? Возможно, тем самым они словно бросали молчаливый вызов безразличию и подозрительности, господствующим в мире белых? Или же его потрясла доверчивость, с которой они отнеслись к просьбе самого юного члена семьи, почти мальчика, и их вера в то, что он прав и знает, что делает?.. Как это говорил брат Роллинза — «бегать и потеть на потеху публике, словно какой-то фараонов раб»?.. Стрэнд не знал, часто ли семья Роллинза ходит в церковь, но в этом их поступке присутствовало нечто вроде упрека истинным христианам, тем мужчинам и женщинам, что мирно спали ночью в своих хорошеньких, увитых плющом коттеджах. Тем людям, которые каждый вечер ходили в церковь славить милосердного Господа, а сами ни разу не шевельнули пальцем, чтобы хоть кому-то помочь. Это был также упрек могущественным и мстительным господам, обитавшим в роскошных апартаментах на Пятой авеню, где стены были увешаны полотнами дорогих художников.

Уже возвращаясь в гостиную со стаканом виски для Роллинза, Стрэнд вдруг неожиданно принял решение.