Хлеб ранних лет

-- Должно быть, люди, которых вы... -- онд покраснела, -- у которых это произошло. Брат сказал мне: "Я знаю об этом из первых уст". -- Она съела второй кусочек хлеба и, глядя в сторону, тихо прибавила: -- Мне жаль, что я вас прогнала тогда, но я испугалась. И в тот момент я вовсе не думала об истории, которую мне рассказывал брат.

-- Мне даже хочется, -- сказал я, -- чтобы та кража была настоящей, но самое скверное заключается в том, что это я просто по-дурацки вел себя. Тогда я был еще слишком молод, слишком робок, теперь у меня получилось бы лучше.

-- Вы ни капельки не раскаиваетесь? Да? -- спросила она, кладя себе в рот еще кусочек хлеба.

-- Нет, -- сказал я, -- ни капельки; только после того, как это обнаружилось, получилась некрасивая история, и я не мог защищаться. Они меня простили, а. знаете ли вы, как это приятно, когда вам прощают что-нибудь, в чем вы вовсе не чувствуете себя виноватым?

-- Нет, -- сказала она, -- не знаю, но могу себе представить, как это скверно. Нет ли у вас, -- спросила она, улыбаясь, -- нет ли у вас случайно еще хлеба в кармане? А что вы, собственно, с ним делаете? Кормите птиц, или, может быть, вы боитесь голода?

-- Я постоянно боюсь голода, -- ответил я. -- Хотите еще хлеба?

-- Да, -- сказала она.

-- Пойдемте, -- предложил я, -- я куплю вам.

-- Можно подумать, что ты находишься в пустыне, -- сказала она, -- уже семь .часов, как я не держала во рту ни крошки.

-- Пойдемте, -- повторил я.

Она умолкла и перестала улыбаться. -- Я пойду с вами, -- проговорила она медленно, -- если вы дадите сло" во, что никогда больше не войдете ко мне в комнату так неожиданно и с такой массой цветов.

-- Обещаю вам это, -- сказал я.

Она нагнулась за дверью и отбросила кверху крючок, и я услышал, как крючок ударился о стенку.

-- Это недалеко, -- сказал я, -- сразу за углами, пойдемте.

Но она по-прежнему стояла, придерживая спиной закрывающуюся дверь, и ждала, пока я не пройду вперед. Я пошел немного впереди нее, время от времени оборачиваясь, и только теперь я заметил, что она захватила с собой сумочку. На этот раз в кафе за стойкой стоял мужчина, нарезавший большим ножом свежий яблочный пирог; коричневая решетка из теста на зеленом яблочном джеме была совсем мягкой, и, боясь повредить ее, мужчина осторожно вонзал нож в пирог. Мы молча стояли рядышком около стойки и наблюдали за его движениями.

-- Здесь бывает, -- сказал я тихо Хедвиг, -- еще куриный бульон и суп с мясом.

-- Да, -- произнес мужчина, не поднимая глаз. -- Это у нас можно получить. -- Из-под его белой шапочки выбивались черные густые волосы, от него пахло хлебом, каг; от крестьянки -- молоком.

-- Нет, -- сказала Хедвиг, -- не надо супа. Лучше пирог.

-- Сколько порций? -- спросил мужчина. Отрезав последний кусок, он одним движением вытащил нож из пирога и с улыбкой оглядел свою работу.

-- Спорим? -- предложил он, и его узкое смуглое лицо сморщилось в улыбке. -- Спорим, что все куски совершенно одинаковы по величине и по весу. Самое большее,-- он отложил нож в сторону, -- самое большее -- разница в два-три грамма, этого не избежишь. Спорим?

-- Нет, -- ответил я, улыбаясь, -- не стану спорить, ведь в этом споре я наверняка проиграю.

Пирог был похож на круглое решетчатое окошечко собора.

-- Наверняка, -- сказал мужчина, -- вы наверняка проиграете. Сколько вам порций?

Я вопросительно взглянул на Хедвиг. Улыбаясь, она произнесла:

-- Одной будет слишком мало, а двух -- слишком много.

-- Значит, полторы, -- сказал мужчина.

-- А так можно заказать? -- спросила Хедвиг.

-- Ну, конечно, -- ответил он, схватил нож и разрезал один кусок пирога точно посередине.

-- Значит, каждому по полторы порции, -- сказал я, -- и кофе.

На столике, за которым мы сидели с Вольфом, еще стояли чашки, а на моей тарелке лежали хлебные крошки. Хедвиг села на стул, где сидел Вольф; я вынул из кармана пачку сигарет и протянул ей.

-- Нет, спасибо, -- сказала она. -- После, может быть.

-- Об одной вещи, -- произнес я, садясь, -- я все же должен вас спросить, я собирался спросить об этом еще вашего отца, но, конечно, у меня не хватило духу.

-- О чем же? -- спросила она.

-- Как получилось, -- сказал я, -- что ваша фамилия Муллер, а не Мюллер?

-- Ах, -- ответила она. -- Это глупая история, из-за нее я часто злюсь.

-- Почему? -- спросил я.

-- Моего дедушку звали Мюллер, но он был богат, и его фамилия казалась ему слишком обычной, он заплатил бешеные деньги, чтобы превратить "ю" в "у". Я ужасно сердита на него.

-- Почему?

-- Потому что я предпочла бы называться Мюллер, лишь бы иметь деньги, которых ему стоило это превращение ни в чем не повинного "ю" в "у". Я бы хотела иметь сейчас эти деньги, тогда мне не пришлось бы стать учительницей.

-- Вы не хотите быть учительницей? --спросил я.

-- Нельзя сказать, что не хочу, -- сказала она. -- Но и не жажду. А отец говорит, мне надо стать учительницей, чтобы иметь возможность прокормить себя.

-- Если хотите, -- проговорил я тихо, -- я буду вас кормить.